Перелетные птицы - Алла Кроун Страница 45

Надя оторвала голову от его плеча и посмотрела на брата. Глаза у него были сухими, но, когда она увидела, сколько в них муки, ей стало страшно. Она нежно наклонила его голову, коснулась губами его лба и прошептала:

— Прости меня, Сережа.

Нужно было сходить в магазин, купить продуктов. Она надеялась, что найдет колбасу, незаменимый продукт в дорогу. Дорога! Сергей хотел пересечь Урал и спрятаться где-нибудь в Сибири. Что ж, прощай, Петроград, прощай, любимый город!

По пути в мясную лавку ноги вынесли ее на набережную Невы, и Надя в последний раз подошла к Летнему саду. Когда-то ей нравилось рассматривать места, которые не менялись десятилетиями, но сегодня это не доставило ей удовольствия. Напротив, душа ее наполнилась грустью и тоской. Она прошла по дорожке, укрытой белым снегом, который скрипел у нее под ногами так же, как раньше, и вспомнила те дни, когда бывала здесь с теми, кого знала и любила, когда счастье бурлило в ней и уносилось в небо сквозь ветви деревьев. Всех этих людей уже нет: мама, папа, Вадим… Быть может, и Эсфирь. Их призраки заполонили аллеи, и вдруг — все переменилось. Только тишина осталась… А потом ее внутренний мир наполнили какие-то звуки, шепот и робкое, едва заметное ощущение радости оттого, что один человек, которого она любила, все еще жив.

Алексей.

Случится ли им когда-нибудь свидеться — в ту минуту ей было не важно. Важно было верить, что он жив. А он жив, иначе она бы узнала. Дурные вести разлетаются быстро.

Как она может думать об Алексее в такое время?

Но куда деться от этой мысли?

Потаенная радость жила в укромном уголке сердца.

Сергей оставил Эсфирь ради нее и Кати, а она тут размечталась об Алексее! Покраснев от стыда, Надя торопливо продолжила путь. На углу она остановилась и обернулась в последний раз.

— Прощайте, воспоминания, — тихо промолвила она. — Увидимся ли снова?

Развернувшись, Надя поспешила к мясной лавке.

Август в 1920 году выдался жарким и влажным. Еще более тягостным его делало обилие людей на улицах Владивостока. За последние годы за счет беженцев его население увеличилось в шесть раз. Некогда элегантная Светланская улица, с ее магазинами и ресторанами, никогда не видела столь разношерстной толпы и не слышала такого количества иностранных наречий. Однако за восемь месяцев, проведенных в этом городе, Надя свыклась с видом военных в самых разных униформах, служащих в двубортных пальто, бесцельно бродящих по запруженным улицам, свыклась с мельканием европейских и азиатских лиц.

Несмотря на городскую суматоху, Надя была рада, что они с Сергеем наконец осели. Какой же непривычной казалась их нынешняя жизнь после двух лет, проведенных в скитаниях, когда они пробирались через Сибирь, от одной деревни к другой; сходились с партизанами, самоотверженно продолжавшими сражаться за старый режим; когда жили в их лесных лагерях, где Сергей лечил раненых и больных. Как не похожи были эти люди на неуправляемые озлобленные толпы в Петрограде!

Эта кочевая жизнь напоминала кошмарный сон, но не из-за постоянного движения и ужасных лишений, а из-за медленного угасания надежды вернуться в Петроград. Хуже того, они не могли даже разговаривать об этом, ибо упомянуть о своей прошлой жизни означало обнажить нерв надежды и признать правду, которой они оба избегали: пройдет очень много времени, прежде чем они найдут Эсфирь или хотя бы узнают о ее судьбе.

Слава Богу, что Сергей был врачом. Партизан и деревенских чиновников, нуждавшихся в лечении, не интересовали его политические взгляды и причины их с Надей переездов с места на место. Им было достаточно знать, что доктор Сергей Антонович Ефимов может перевязать гноящиеся раны или сбить жар. Однако брат и сестра нигде не задерживались надолго, считая, что стоит им попасть в руки Красной армии, и удача отвернется от них. Даже здесь, в далекой Сибири, призрак Персиянцевых преследовал их, заставляя скрывать свое прошлое.

Надя потеряла счет городам, в которых они побывали. До Урала была Пермь, потом Томск и Красноярск, а однажды они жили в таежной глуши к северу от Байкала в окружении огромных и безмятежных сосен и кедров. Но даже туда, до этого девственного леса, дотянулись руки гражданской войны, и Наде с Сергеем пришлось снова бежать, на этот раз на юг, в Читу, этот оплот Белого движения, занятый атаманом Семеновым, которого поддерживала Япония. Но, испугавшись жестокости семеновских казаков, они уехали в Хабаровск, и, наконец, на край земли — в порт Владивосток.

Дорожная жизнь не могла не отразиться на маленькой Кате, и та росла тревожным, капризным ребенком.

— Не говори, что маленькие дети не понимают, что происходит вокруг них, — как-то сказала Надя Сергею после особенно беспокойной ночи. — Они чувствуют, когда живут не дома.

Потом она жалела, что произнесла эти слова, потому что Сергей окружил маленькую племянницу еще большей заботой и любовью, что отнюдь не шло ей на пользу. Через бескрайние сибирские степи с их извечным зимним спокойствием Сергей нес Катю на руках, утешал ее, когда у нее резались зубки, осыпал поцелуями, и девочка научилась плакать, чтобы привлекать к себе внимание. Но Надя не бранила брата за то, что тот балует Катю. Он был их единственным защитником, и женщина радовалась тому, что он так любит девочку. Нельзя испортить ребенка избытком любви, повторяла она про себя. Может ли она лишать единственной отдушины того, кто столько потерял?

Так текли месяцы, и, оказавшись наконец во Владивостоке, они увидели еще не занятый большевиками город, остававшийся последним приютом для беженцев.

Американские силы, пребывавшие здесь с июля 1919 года, были выведены из города в апреле, но войска других стран остались. Поначалу Надю возмущала иностранная интервенция в Россию, но после перемирия в ноябре 1918 года, когда враждующие внутренние группировки так и не прекратили военных действий, она нехотя признала целесообразность присутствия союзных сил, обеспечивавших протекторат. Больше всего в городе было японских военных, и, узнавая слухи, которые Сергей каждый день приносил из больницы, Надя соглашалась с тем, что, если бы не японская поддержка Дальневосточной республике, большевики уже давно заняли бы и эти места.

Жить, понимая, что эта жизнь может в любой миг окончиться, было страшно. Простые горожане пребывали в деморализованном состоянии, и в городе царило тревожное настроение.

В это теплое утро Надя, идя по Пушкинской улице к клинике Куперкина, где она работала помощницей медсестры, физически чувствовала сгустившееся в воздухе напряжение. Ступив с обочины, она едва не столкнулась с китайским кули [8]в мешковатых черных штанах и грязной белой рубахе, который нес на бамбуковом коромысле два ведра воды. Шагал он очень ровно и осторожно, и все же вода переливалась через край, оставляя за ним мокрый след. Как и в большинстве дальневосточных городов, во Владивостоке вода в основном бралась из открытых источников, и Надя была уверена, что вода, доставляемая кули в их грязных одеждах, является главной причиной свирепствующей в городе эпидемии брюшного тифа.