Мадонна миндаля - Марина Фьорато Страница 45

— Нет, я должен сам поговорить с ней!

И он пошел к Симонетте. Но единственным вознаграждением ему было то, что он наконец увидел замок, в котором она жила, — огромный, окруженный зубчатыми стенами, почти в точности такой, каким он его себе и представлял. Он сумел также разглядеть своими острыми глазами маленькую фигурку в окне — золотисто-рыжие волосы до плеч, мужской охотничий жилет терракотового цвета… Да, это была она, Симонетта. Она стояла у окна и держала в руках его рисунок. Но, заметив Бернардино, тут же отвернулась, и движение это было наполнено такой тоской, что грудь ему словно насквозь пронзили стрелой, и художник понял — хоть ему и не хотелось себе в этом признаваться, — что же так мучает Симонетту. И он, чтобы не усугублять ее мучений, ушел из Кастелло. Но, вернувшись в дом священника, снова стал думать, как же ему добраться до своей возлюбленной, как заставить ее поговорить с ним. Его душа была так полна гнева, что, возвращаясь в город, он, забыв об опасности, проявил беспечность и шел, почти не таясь. Но город был наводнен шпионами и стражниками кардинала, которые вот уже третий день упорно искали мятежного художника, и его в конце концов кто-то заметил и незамедлительно об этом донес. Во всяком случае, у Бернардино возникло очень четкое, почти безошибочное ощущение, что кольцо вокруг него вот-вот сомкнётся. Впрочем, он вполне благополучно добрался до дома Ансельмо и вызвал верного друга условным знаком с помощью зажженной свечи. Увы, тот сказал именно то, что Бернардино и без того уже понял:

— Ты подвергаешь себя смертельной опасности, оставаясь здесь.

— Мне все равно.

— Но самим своим присутствием ты причиняешь боль женщине, которую ты, согласно твоим собственным уверениям, так сильно любишь. Ты же сам только что сказал, что тебе все равно, так почему бы и не уехать отсюда — хотя бы на время?

Бернардино молчал. Он, разумеется, не имел ни малейшего желания причинять боль своей возлюбленной, но и отказаться от нее он не мог. Он чувствовал, что душа его истекает кровью и кровь эта струится, словно песок в песочных часах. И если не преградить этому ручейку путь, то ему, Бернардино, конец. Но что все-таки можно поделать? Не мог же он осадить этот чертов замок! Ведь если Симонетта твердо решила ни за что не выходить оттуда, он попросту умрет с голоду у этих стен. Не мог он и взять замок штурмом, не мог — сколько бы этого ни хотел — вломиться туда, схватить Симонетту в объятия, прижать к своему сердцу… Ансельмо, почувствовав в друге некую слабину, еще поднажал, так как у него уже был некий план спасения Бернардино.

— Я знаю одного весьма знатного синьора, — начал Ансельмо. — Его зовут Алессандро Бентивольо. Он известный меценат, и, в частности, одним из его даров является убранство большого монастыря в Милане, которому он же и попечительствует. Там, кстати, настоятельницей его старшая дочь. Этот монастырь был создан в честь святого Маврикия.

— Святого Маврикия?

— Ну да, святой Маврикий пал жертвой фиванского войска, и…

Но сегодня у Бернардино явно не хватало терпения.

— Ты же знаешь, Ансельмо, я плохо знаю теологию.

Лицо священника оживилось при возможности хоть немного просветить приятеля, поговорив на излюбленную тему.

— Евхерий, епископ Лионский, особо называет имя того, кто послужил непосредственным источником полученных им сведений: это Исаак, епископ Женевский, который узнал историю гибели Маврикия от епископа Теодора, известного как Теодор Октодурум…

— Короче!

— В общем, святой Маврикий был христианским мучеником. — Ансельмо предпочел мгновенно сократить свой рассказ, лишь бы не утратить слушателя. — Точнее, он был воином, офицером, которого зверски убили вместе со всем его войском, когда он отказался участвовать в языческих жертвоприношениях, совершаемых перед очередным сражением.

— Я, которого прилюдно осудили за то, что я никогда не бывал на поле боя, должен буду славить жертву очередной войны? — горестно усмехнулся Бернардино, хотя ему было совсем не до смеха. — А у твоего Бога неплохое чувство юмора, Ансельмо!

— И все же эта работа наверняка принесет тебе удовлетворение. Подумай об этом. Целый монастырь и прилегающая к нему церковь! И потом, оказавшись там, ты сможешь куда более спокойно, с ясной головой обдумать создавшееся положение.

— Но ведь Милан — это епархия того самого человека, который стремится меня уничтожить! С какой стати мне лезть прямо в логово льва?

— Ну, хотя бы потому, что лев никогда не охотится в собственном логове. Ты сможешь жить прямо под носом у его преосвященства, а он даже знать не будет, что ты находишься в Милане!

— Но неужели он никогда не посещает этот монастырь?

— Нет, потому что это женский монастырь. Хотя посещать монастырский храм могут все прихожане. Они молятся там, на своей половине, вместе с сестрами, но в сам монастырь никто, кроме монахинь, заходить не имеет права. Так что за его стенами ты будешь в полной безопасности. А написанные тобой фрески можно будет отнести на счет «одного художника ломбардской школы». Впоследствии, когда минует опасность, мы, разумеется, обнародуем твое авторство. Ты же сам знаешь, так довольно часто делается.

Бернардино молчал. Ему предлагали очень неплохое убежище. И руки у него уже чесались — так ему хотелось вновь взяться за кисти. Он даже вспомнить не мог, когда еще ему доводилось так долго не заниматься своим ремеслом. Тем более прошли уже сутки — целый день и целая ночь — с тех пор, как Симонетта получила его рисованное послание, однако…

Ансельмо, почувствовав колебания художника и ободренный его молчанием, снова заговорил:

— И знаешь еще что, Бернардино: мне хорошо известна твоя репутация — для представительниц прекрасного пола ты точно волк в овечьем стаде. Но в монастыре Сан-Маурицио ты окажешься среди святых женщин. И должен будешь вести себя соответственно. Это твоя последняя возможность спастись, ибо только там ты можешь скрыться от правосудия, больше я ничем тебе помочь не смогу.

— Можешь мне поверить, Ансельмо! — резко выдохнув, воскликнул Бернардино. — Именно сейчас я представляю для святых сестер наименьшую угрозу, ибо сердце мое осталось там, в замке на холме. Так что ни одна прелестная малютка в монашеском одеянии не способна соблазнить меня, пока такая, как она, ходит по земле!

— Мне тоже так показалось, — ласково улыбнулся Ансельмо. — Иначе я ни за что не стал бы рекомендовать тебе подобный выход. Но теперь я чувствую, что ты будешь столь же безвреден, как любой монах, — усмехнулся Ансельмо. — Нет, еще более безвреден, так как далеко не все монахи по-настоящему безгрешны. Лучше сказать, как евнух. — Впрочем, он напрасно ждал, что его друг улыбнется шутке, а потому попытался подсластить пилюлю: — Не расстраивайся так, это же не навсегда. Просто пока тебе лучше убраться отсюда.

И снова Бернардино вспомнил, как некогда ему пришлось бежать из Флоренции.

— А попечитель этого монастыря и твой будущий хозяин — человек очень хороший, — продолжал гнуть свое Ансельмо. — Он храбрый солдат, но при этом человек очень образованный, светский, настоящий придворный, который к тому же любит искусство.