Однажды в Париже. Наблюдая за парижанками. - Жиль Мартен-Шоффье Страница 45

С того дня как она стала Мадам Фэйрфилд, я перестал существовать. Она посвящала свою жизнь планированию шопинга на следующую неделю. И то, о чем говорят «делать покупки», она делала, как Рокфеллер. Достаточно рассмотреть внимательно обстановку в нашей хижине, чтобы понять, в каких масштабах развивалась ее мания. Напоминаю, что речь идет о деревянном доме, в котором есть только одна большая комната на первом этаже и две небольшие спальни и ванная на втором этаже. Здесь нет и половика, который бы не был куплен у «Кристис». При входе — стиль короля Густава: все из белого дерева, простоты настолько же законченной, сколь и разорительной. Котел — не иначе как разработка НАСА.

Вместо кухонного уголка в гостиной она велела построить отдельную кухню-пристройку напротив дома — прямо как в «Бристоле». Не стоило даже и говорить с Софией о том, чтобы устроить барбекю на террасе (отделанной в стиле хай-тек), она запретила употреблять мясо, сливочное и растительное масло. На протяжении двух с половиной лет нашей совместной жизни я питался только суши. В конце мы стали разговаривать друг с другом на манер японских трехстиший хокку: «Ветер дует. Море волнуется. Твоя рожа мне осточертела». Все, что я выиграл, живя рядом с Софией, — это фигура. В сорок лет я стал весить меньше, чем в восемнадцать. Нужно было видеть, как она следила за своей талией. Ее пояса были такими узкими, что у нее дыхание перехватывало. Даже пальцы на ногах выглядели у нее, как у скелета. Мы сидели на жесткой диете. При этом я и жаловаться не смел. Как только я начинал говорить о «еде», она смотрела на меня так, будто я собираюсь плюнуть ей в лицо. Ее причуды не подлежали обсуждению. Как и ее фобии — например, ненависть к табаку. В Манхэттене она хмурилась, как только кто-то зажигал сигарету в этом многоквартирном доме на четыре этажа ниже нас. Она вызвала этим всеобщую ненависть на собраниях собственников жилья — что, между прочим, позволило мне сохранить за собой квартиру после развода. И адские мучения не ограничивались этим: следовало спать с открытыми окнами, чтобы сжигать небольшие жировые отложения, которые могли еще сохраниться после этой голодовки. Я думаю, что мечтой Софии было умереть от голода в домашних тапочках от «Гуччи». Потому что она носила вещи только от известных кутюрье. Даже половые тряпки в нашем доме были от Диора. Она была просто помешана на моде. Для нее в Америке было только два времени года: осень-зима и весна-лето. Через полгода я понял: надо скорее разводиться с этой ненормальной. Но от принятия решения до его реализации путь был трудным. Как только появлялся кто-то третий, София тут же становилась любезной. Все думали, что у меня это просто капризы звезды. София повсюду жаловалась, что я педик и что я по уши влюблен в Скотта. Даже и сегодня эти инсинуации продолжаются. Без Скотта я и сегодня оставался бы прикованным к ней цепью. Но ему все-таки удалось не дать ей обобрать меня. Каждый раз, когда я готов был уступить, он заставлял меня мобилизоваться. Он пустил по ее следам частных детективов и собрал свидетельские показания от продавщиц, поставщиков, служащих, все не в ее пользу. Даже Эпифания внесла в это свой вклад. Ее свидетельские показания заняли два листа. Она никогда столько бы не сказала. Скотт также составил список расходов этой чокнутой. Он проделал всю эту работу. И в конце концов решение суда о разводе было принято. Через три года. Это заняло столько же времени, сколько у Сербии и Боснии. Легко ли я отделался от Софии? Два миллиона долларов. Зато я сохранил за собой квартиру и деревенский дом. Чего она мне никогда не простит. Неважно, она исчезла из пейзажа, и я больше не слышал о ней. Думаю, она вернулась в свою Финляндию. Если да, то удачи ей там. Ее родители приезжали на свадьбу: он — гризли, она — блаженная лютеранка. Меня удивило бы, если бы София поехала к ним. Отец никого не слушает, а мать говорит только с Богом. За годы моей совместной жизни с Софией родители ей никогда не писали писем, не звонили. Они с ней разошлись задолго до меня.

Привычка, от которой даже Аньес не заставила меня избавиться во время пребывания в «Пелликано», — я никогда не отвечаю сам на телефонные звонки. В лучшем случае слушаю сообщения на автоответчике, а так — это работа Скотта. Отсюда мое дивное спокойствие на пляже, в загородном доме. Скотт привез меня туда на уик-энд, а мы остались на неделю, потом — на две. Я написал там две песни, заказанные Синди Лаупер [97], в том числе ту, которую Рон Говард взял для саундтрека к своему новому фильму. Иногда мы ездили обедать в «Коммодорз», рыбный ресторан в Монтоке. Каждый день я гулял у воды по два-три часа, в моих легких не осталось ни пылинки, я был насыщен йодом, как морские ракушки. Охранник следил за почтой в Нью-Йорке, Скотт занимался текущими делами, а я подписывал чеки на незначительные суммы. Во всяком случае, я не пропустил ничего серьезного, поскольку каждое утро вместе с фруктами и кукурузными хлопьями я получал «Нью-Йорк пост» и прочитывал любимую «Шестую страницу» — собрание вздора в духе Мими Пенсон [98]и всех светских слухов и сплетен, в курсе которых надо быть, прежде чем ногой ступить куда-либо на Манхэттене. В момент нашего развода Ричард Джонсон, ответственный за эту рубрику, наслаждался откровенными признаниями Софии. Я узнал об этом в тот день, когда он написал, что я пью как извозчик, «чтобы забыть, что у меня нет никаких забот», — это один из оборотов Софии, которая сама беспрестанно пила бутылку за бутылкой воду с Северного полюса, импортированную по ценам ее родных айсбергов.

На пляже между Амангасеттом и Монтоком Аньес чувствовала бы себя как дома. Это место Америки, больше всего похожее на старушку Европу. Мини-рай Восточного побережья. Единственное место в Соединенных Штатах, где на вас не смотрят оторопелым взглядом, если вы спрашиваете газету «Монд». Аньес могла бы читать свои журналы и собирать ракушки — это единственное занятие, которое она считала достойным во время каникул, привычка, сохранившаяся у нее с детства, которое прошло в ее знаменитой Бретани. Что касается ее любви к роскоши, то об этом заранее позаботилась София. Спальня была маленькой, но кровать — гигантской, а ванная не уступала ванным в отеле «Ритц». Не говорю уже о соседях. Их просто нет. Все здесь расположились в низинах между дюнами, и с дороги ничего не видно. Для французской ведьмы, которая любит воздвигать стену между собой и другими, Амангасетт был бы землей обетованной. На первом этаже книжный шкаф из белого дуба только и ждал ее книг. Откровенно говоря, если бы я строил дом для Аньес, это был бы именно такой дом, как построила София. Только вот Аньес здесь не было. Я думал о ней день и ночь. Если счастье узнаешь по тому, что остается, когда оно уходит, то могу сказать: я был с Аньес счастлив. Мне ее безумно недоставало. Кажется, я рассказывал о ней Скотту за каждым ужином. Не стоит и говорить, что я натыкался на стену: по его мнению, достаточно было Аньес появиться здесь, и через два дня я уже не смог бы ее выносить.

— Эта женщина — как ладан. Он хорошо пахнет именно потому, что он горит. А когда она появится, ты увидишь, что это просто кусок угля, который считает себя бриллиантом. Мы уже попали с финкой. Избавь нас от француженки. Почему бы тебе лучше не найти славную местную девушку? Я уже вижу твою парижанку: если она будет давать нам уроки истории искусства и умения жить утром, днем и вечером, я уйду.