Дочь Роксоланы - Эмине Хелваджи Страница 45

А окошко – оно, скорее всего, служило для того, чтобы подавать что-нибудь. Со стены, сверху, в ход: колчаны стрел, сабли в связках, сложенные по нескольку штук кольчуги, чтобы пронести их по лазу и надеть уже за его пределами. Из хода вниз: тайные записки, кошельки с золотом. Может быть, отсеченные головы, если именно за ними посылали в город. А возможно, что бутыли с вином… Хотя последнее – вряд ли. У греков же не было в их Библии такой суры, в которой Пророк равняет винопийство и игру в кости с употреблением в пищу мертвечины, крови, свиного мяса и прочего, что было зарезано не ради Аллаха, – а потом, объяснив, что Иблис при помощи всего этого хочет посеять меж правоверными рознь, отвратить их от поминания Аллаха и намаза, грозно вопрошает: «Неужели вы не прекратите?!» Греков, которые гяуры-машаякчи, верующие в пророка Ису и мать его Марьям как в богов, все это не касалось, вино они могли доставлять в крепость открыто.

А Ежи с Тарасом – кто?

Вот Ежи с Тарасом они и есть. Думать о них как о гяурах не получается совсем. Пусть мулла Омар о подобных вещах думает, на то у него и чалма большая, и джуббэ до пят зеленая.

Чалма. Джуббэ.

Свободная джуббэ скроет многое, но ноги-то в любом случае из-под нее видны. А без чалмы обойдемся, и шапок хватит.

Но прочая одежда точно нужна. И обувь. Сапоги, пожалуй, так просто не достать и не спрятать, а вот туфли на босу ногу – да, обязательно.

Надо будет навестить пленников. Сегодня же. И бечеву им передать, несколько отрезков. Чтобы они отметили узелками свой рост, ширину плеч и бедер, а также длину стопы.

Все это нужно сделать загодя. Потому что можно сделать.

Было еще одно, что сделать никак нельзя. То есть ясно, как этот вопрос надо решать, но пока не было похоже, что взаправду получится.

Но об этом Орыся сейчас намеренно не позволила себе думать.

Тот, кто стремится к возвышению, должен, конечно, глядеть в небесные выси, но не стоит игнорировать камушки, валяющиеся возле носков туфель. Иногда, неудачно подвернувшись под ногу, такой камень может повалить даже великого воина. А иногда – оказаться бриллиантом, достойным самого султана, и тогда уже задача нашедшего сделать так, чтобы за подобную драгоценность его осы́пали милостями, а не перерезали глотку.

Все это чернокожий евнух Кара прекрасно знал. Слышал, когда еще был «цветком», от мудрого наставника, щедрого и на поучения, и на подзатыльники. Сам внушал молоденьким «цветкам», которые были слишком беспечны, чтобы всерьез относиться к словам, и науку воспринимали лишь через затрещины. Но одно дело – знать, а совсем другое – когда судьба дает тебе прекраснейшую возможность выделиться. И следует вовремя понять, от Аллаха тебе подарок или очередная пакость от шайтана.

Разумеется, Кара видел родинку на виске Ибрагима-паши. Еще до его смерти видел: потомок гяуров до последних дней не любил носить тюрбаны, снимая свой собственный по поводу и без повода, словно и не правоверным он был, а отродьем самого Иблиса. Впрочем, может, и был, кто его сейчас разберет? Выбился в любимчики султана, а что у него на уме – никто не знал. Об одном все во дворце знали точно, хотя и шептались о таком лишь вполголоса: даже после смерти дух Ибрагима-паши продолжает смущать сердце Сулеймана. И ходит султан сам не свой, и пишет письма мертвому визирю, по его приказу убитому, в которых умоляет о прощении. Разве подобает такое правителю? Но никого не слушает Сулейман, даже Хюррем-хасеки, тоже ту еще ведьму. Вот уж кто не горюет об Ибрагиме-паше, так это она! Наоборот, радостная ходит, едва ли не порхает по гарему, осыпает служанок милостями и смеется веселее иной девчонки. И сейчас Кара был уверен, что знает причину этой радости.

Родинка. Проклятая родинка, приносящая всем несчастья, чудесным образом перекочевавшая с виска главного визиря на висок султанской дочери. Впрочем…

Кара хитро прищурился и недобро ухмыльнулся. Кому как не ему известно было, каким образом происходят подобные «чудеса»? Для того и нужны евнухи в гаремах, чтобы чудеса эти творились как можно реже.

И, стало быть, не султанской дочерью нужно звать Михримах, но гнусным, вонючим иблисовым отродьем. А как звать изменившую великому султану женщину, Кара и думать не хотел.

Для подобных чудес всего одно наказание имелось в гареме: зашить проклятую изменницу в мешок с кошкой и змеей, а затем сбросить в море с высоких стен султанского дворца. Ибрагим-паша избежал злой судьбы, смерть его была легкой по сравнению с причитающейся ему, но уж Хюррем-то должна быть покарана за свое злодеяние! И сердце султана исцелится от двух злосчастных привязанностей, терзающих его подобно ядовитым змеям.

А там, глядишь, и Махидевран, несравненная Госпожа века Гюльбахар, вернется в столицу и щедро отблагодарит человека, уничтожившего ее блистательную соперницу.

Но даже если султан в скорби своей и не вспомнит о Махидевран-султан, так есть же еще красотки в гареме! То есть сейчас стараниями Хюррем их, можно сказать, и нет. Но если все получится – то, стараниями Кары, снова будут.

И, возможно, зажжется сердце Сулеймана новой страстью, а уж Кара будет настороже…

Евнух успокаивал себя этими рассуждениями, торопясь в султанские покои. Подать прошение о личной встрече было делом невероятным, практически дерзостью, но Кара справился. И Сулейман согласился его принять. То ли из любопытства, то ли посмотреть захотел на слишком наглого евнуха, перед тем как отправить того на плаху… Нет-нет, вот об этом думать нельзя, глупые мысли, плохие. Лучше поразмыслить о том, какую же награду попросить, когда вскроется заговор Хюррем и Ибрагима-паши.

Встретил Сулейман евнуха, впрочем, неласково: брови сдвинуты, голос сердит. Но стоило Каре заговорить, как султан встрепенулся, затем застыл неловко, будто не зная, бежать куда-то, топать ногами или же просто отвернуться, предоставив судьбе вершить правосудие. Даже глаза руками закрыл, то ли не желая видеть евнуха, то ли скрывая слезы – частые спутники султана в эти дни. Спросил глухо, не отрывая ладоней от лица:

– Доказать сумеешь?

– Сумею, – ответил Кара твердо. – Пусть великий султан поглядит на висок дочери своей, Михримах, и тогда уже решает, верить мне или нет. Я же всецело отдаю себя в руки моего султана, да живет он тысячу лет и здравствует!

– Отдаешь, значит? – Губы Сулеймана искривились в недоброй усмешке. – Это хорошо. Что ж, пусть так и будет. Приведи ко мне Михримах. Возьми евнухов, сколько нужно, и приведи. Только не из тех, которые служат Хюррем.

Сердце Кары радостно встрепенулось.

– Слушаю и повинуюсь, – низко поклонился он, и Сулейман вяло махнул рукой: дескать, ступай. Кара попятился и покинул султанские покои.

Не брать с собой евнухов проклятой Хюррем он бы и сам догадался, не вчера был рожден, но слова султана имели под собой приятную для Кары подоплеку: Сулейман поверил. Может, не окончательно, может, сомневался еще, но готов был поверить. А когда увидит родинку, убедится, что он, Кара, прав. И тогда гарем ждут приятные перемены…