Диктофон, фата и два кольца - Елена Ларина Страница 45

— Тогда как ты узнал?

А в голове у меня пронеслось: «Да он точно псих. Неужели действительно кого-то нанял, чтобы проследить, чем я занимаюсь в свободное время? Но тогда… Вся моя версия насчет графа яйца выведенного не стоит. У Громова такие заскоки, мама не горюй!»

Но тут Громов напомнил о себе:

— Лера… Я ни за кем не слежу. И следить не собираюсь. Тем более за тобой. — Он опять замолчал, словно раздумывая, сказать мне что-то очень важное, с его точки зрения, или не стоит. И все-таки решил озвучить свои мысли до конца. — А следить за женщиной, которая нравится… Это просто бред! Либо ты ей доверяешь, либо все вообще не имеет смысла.

— Тогда как? — не унималась я.

— Дима. Наш вездесущий, пронырливый Дима. Он услышал наш с тобой разговор и, видимо, решил попытать счастья… Приехал к тебе, а ты провожаешь некоего господина.

— Так ведь провожаю… — подчеркнула я.

Мы оба замолчали.

Я подошла к Громову. Ситуация мне совершенно не нравилась. Итак, он знал, что около девяти вечера я пpовoжaлa некоего товарища. И что из этого следует? С чего это он позволяет себе устраивать мне бог знает что! То ли сцену ревности, то ли еще чего! Ладно, я решила ему объяснить, кто такой Женя.

— Это был мой старый добрый друг. Его зовут Женя. Мы вместе работали в программе, пока по твоей милости меня оттуда не уволили. Но с ним и Петровичем, моим редактором, я продолжаю общаться до сих пор. И честно говоря, не собираюсь рвать отношений.

— Лера, я вовсе не собирался и не собираюсь контролировать тебя и ограничивать круг твоего общения. Я не Отелло. Дело в другом. Зачем он к тебе приезжал?

Вот и все… У человека всегда есть выбор… точнее, два пути. Можно пойти направо, а можно налево… Можно сказать да, а можно — нет. Можно взять, а можно отдать. Можно сказать правду… Что же мне выбрать? Признаться, что я попросила Женю выяснить все о жене Громова? Это означает подписать смертный приговор нашим едва зарождающимся отношениям… Или сказать полуправду, что Женя предложил мне новую работу? И тут я, совершенно не к месту и некстати, неожиданно для себя поняла Ксению. Поняла ее категоричность в отношении отца. Да… Он был ей нужен или весь целиком, без остатка, или не нужно было ничего. Так и я… Или мы с Громовым поймем друг друга и между нами не будет тайн и недомолвок, или…

Я посмотрела на Громова. Мне даже стало не по себе от его испытующего взгляда.

— Я попросила Женю, выяснить все о твоей жене, — глухо произнесла я.

— Мне сказали об этом, — заявил Громов. — Дима… Его просто распирало от этих новостей.

Ах, да… Дима! Подслушивал, скотина! Я вспомнила, как, уже заходя в лифт, Женька помахал рукой и заверил меня, что сведения о госпоже Громовой будут — в лучшем виде.

Губы Громова сжались в тонкую линию, а глаза стали светло-серыми, жесткими и холодными. Казалось, еще секунда, и они пронзят меня насквозь. Оно и понятно. Я поступила в лучших, точнее, худших традициях журналистов. Вначале завела отношения, а потом стала раскапывать его личную жизнь, вытаскивая на свет божий грязное семейное белье. Я сделала самое худшее, что можно было совершить. Преступила черту! И этого такой человек, как Громов, ни простить, ни тем более понять не сможет.

— Зачем? — едва слышно спросил он.

Я положила кий на стол. Зачем? Так просто не ответишь. Но и молчание не лучший для меня вариант. И я начала говорить… Но не для Громова, а скорее для самой себя.

— Однажды мне приснился сон… Я под дождем бежала к прекрасному, чудесному дому… Он был точно создан для любви, чтобы в нем жила семья… дети… И в этом доме меня ждал мужчина… Мой мужчина.

Я отвернулась, поскольку предательские слезы вот-вот готовы были сорваться с глаз.

— А потом я увидела этот дом. Увидела наяву. Он оказался еще лучше, чем во сне. В тот день мы с Ксенией шли по тропинке возле усадьбы и остановились, чтобы покурить. Я уже достала сигарету и вдруг увидела его… Мужчину моего сна… Наяву он оказался еще лучше. Я машинально выбросила сигарету и во все глаза смотрела на него… Это был ты. — И тут слезы все-таки вырвались наружу. Но я уже не хотела останавливаться. Мне важно было выговориться, сказать ему все. — А когда я поселилась здесь, узнала о твоей жене… Как ты ее любил… Какая она красавица, умница… Я понимала, что безоговорочно проигрываю на ее фоне. И то, что ты обратил на меня внимание, показалось мне чудом. У меня появилась надежда, пусть и призрачная, но все же… Я не хотела вот так просто ее потерять! Понимаешь… я люблю тебя. Очень. Но я не могу здесь жить, видеть тебя и каждый день ожидать ее возвращения… Вздрагивать от каждого стука входной двери и бояться, что она сейчас войдет…

Он сделал шаг, и я почувствовала, как его руки обняли меня

— Успокойся, — тихо произнес Громов, прижимая меня к себе. — Она никогда сюда не вернется.

И он стал покрывать мое мокрое от слез лицо нежными поцелуями. Слезы мои текли не останавливаясь, в носу противно хлюпало. Расквасилась, как последняя идиотка…

— Девочка моя… Ты даже не представляешь, что ты для меня значишь… — шептал Громов.

Ах, как сладко было плакать у него на груди, как сладко…

Его поцелуи становились все более страстными, губы, слегка касаясь кожи, опустились на мою шею. У меня закружилась голова. И снова миллион бабочек взмахнули крылышками, заманивая меня все дальше и дальше в волшебную страну счастья. Нега разлилась по всему телу, а запах его одеколона дурманил мою бедную голову, а потом слился с запахом наших разгоряченных тел. И вот наши губы встретились, и мы впились друг в друга долгим поцелуем… А языки сплетались, как два танцора в страстном порыве. Я обняла Громова и почувствовала, как из самой глубины моего «Я» огромной волной поднимается желание. Его руки, скользящие по моему телу, его ласки, доводящие меня до полного исступления, переносили меня в иное пространство и иное измерение. А одежда оказалась последним барьером, сдерживающим нас. И мы, точно обезумев от охватившего нас желания, стали от нее избавляться. Я лишь смогла плохо слушающимися руками расстегнуть пуговицы на его рубашке, как почувствовала, что мой джемпер, а вслед за ними и лифчик, полетели куда-то… Горячие ласки лишили меня последней способности что-либо соображать. И мы оба опустились на ковер, чтобы уже окончательно слиться друг с другом.

* * *

— Ты прелесть, — прошептал Громов, когда обессиленно опустился рядом со мной.

— Ты тоже…

Он обнял меня, а я положила голову ему на плечо и поразилась, как же удобно, как хорошо вот так лежать с ним рядом. Словно всю жизнь я только и делала, что засыпала именно в такой позе. Словно ничего нет ближе и роднее, чем его широкое плечо, которое точно создано для меня. А потом я постаралась заглянуть ему в глаза. Он крепко обнимал меня, и на его лице было выражение самого настоящего блаженства. Губы едва заметно улыбались, в глазах светилась невероятная нежность… Он прижал меня к себе и стал тихонько целовать.