Шотландская любовь - Карен Рэнни Страница 46

– Ты считаешь, что это гордость заставила меня уехать?

– А что же еще? По-моему, она твоя суть. Ты же не обычная женщина, ты Шона Имри, последняя женщина клана Имри. У тебя есть статус, который нужно беречь, образ, которому надо соответствовать. – Он повернулся к ней. – И роль сыграла не только твоя гордость, Шона, но и его. Тебе не нравилась военщина. Если бы ты вернулась в Гэрлох, то потом вечно сетовала бы на это. Вы оба, такие гордые, вели войну друг против друга.

– А ты попал между молотом и наковальней?

Эта мысль заставила его улыбнуться.

Шона стояла неподвижно, губы ее до сих пор горели от его поцелуя.

– Ты, должно быть, меня ненавидишь.

– Я очень долго тебя ненавидел, – услышал Гордон собственный голос.

Слова эти будто вырвались из самых глубин его сердца. Он и не догадывался, что испытывает такие чувства, и тем более не собирался их выражать вслух.

Печаль в ее глазах сменилась удивлением.

– И до сих пор ненавидишь?

– О твоей свадьбе мне сообщил Фергус. Ты не теряла времени со своим графом.

– Мы с Брюсом познакомились гораздо раньше.

– Очевидно, он был очень пылким поклонником.

Шона стояла перед ним странно бледная, как будто правда оказалась для нее тяжким ударом. В этот миг ему остро захотелось подойти к ней, обнять и утешить – глупый порыв, которому он не поддался. Он может хотеть ее сколько угодно, но он не доверяет ей ни на йоту.

– А у тебя вообще нет гордости?

– Я любил тебя, и моя любовь не имела никакого отношения ни к титулам, ни к статусу, ни к гордости. – Гордон немного помедлил. Стоило ли открывать ей всю правду? – Любовь к тебе, – проговорил он, – дополняла мою жизнь. – Он решил, что здесь нужно сказать все или ничего. – Когда я понял, что пора перестать тебя любить, моя жизнь стала скучнее, но я сам не изменился.

Шона не ответила. Он снова улыбнулся:

– Тебе, Шона, любить нелегко. Твоя любовь переплетается с другими чувствами.

Она отвернулась, собираясь уйти, однако Гордон бросил ей в спину:

– Ты можешь жить без любви. Но она – как цвет, как вкус, как музыка. Она делает жизнь лучше.

Шона оглянулась:

– Значит, вот чем я была для тебя? Цветом, вкусом или музыкой?

Гордон вспомнил то время, и улыбка его поблекла.

– Ты была радугой. Настоящим пиром. Симфонией.

Шона ушла, и он остался наедине с собой. Он открыл ей правду – и освободился от боли, которую много лет носил в сердце.

Шона чувствовала себя опустошенной, как будто только что выплакала все слезы. Но у нее слишком много дел, ей жалеть себя некогда. А может быть, она просто не хотела думать о том, что сказал ей Гордон.

Он все знал.

Он знал, что сказал ей его отец, и воспринял это как испытание. Испытание, которое она с треском провалила.

Гнев лучше, чем отчаяние.

Она была его радугой.

Может быть, она правда его подвела? Может, он прав?

Да какая теперь разница…

«Дорогая»… Как давно она не слышала этого слова, произнесенного с такой интонацией. Целых семь лет.

Прав ли он? В гордости ли было дело? В то время она вовсе не считала это гордостью. Боль. Боль и стыд – вот что она чувствовала. Шона Имри, из гордого клана Имри, стала нищенкой.

У двери в потайной ход она вытащила из ящичка коробку спичек и снова зажгла светильник. Возвращаясь по своим следам обратно в замок, она чувствовала себя постаревшей на сорок лет. В библиотеке она вернула светильник на место и осталась стоять, глядя в стену, мысленно проигрывая сцену в домике.

Когда она спросила Гордона, ненавидит ли он ее сейчас, он так и не ответил.

Ей хотелось в постель, но это был бы жест трусости, а она, при всех своих недостатках, трусихой никогда не была. Безрассудная, вспыльчивая, может быть, в чем-то грубая – это да, но она всегда встречала трудности лицом к лицу и никогда не бежала от вызова.

Даже если от этого вызова она вся холодела и в животе сжимался тугой комок.

Больше всего на свете ей сейчас хотелось пойти и хорошенько выплакаться, но она прекрасно понимала, что стоит ей поддаться этой слабости, как в ту же минуту в комнату заглянет Хелен и станет допытываться, что стряслось. Или же она уже после заметит ее опухшие глаза – и не смолчит. Хелен, конечно, настоящее сокровище, но иногда она бывает слишком любопытна и заботлива.

Предполагалось, что сегодня утром она поведет Мириам осматривать Гэрлох дальше, но Шона надеялась, что американцы про это благополучно забыли. Вместо этого она отправилась на поиски Фергуса. К счастью, найти его не составило труда – он сидел в зимнем саду, на одной из скамеек. На соседней спал, полностью одетый, Старый Нед. Полупустую бутылку виски он нежно прижимал к себе обеими руками.

– Иногда мне начинает казаться, – сказал Фергус, взглянув на нее, – что он неплохо придумал. Может, мне стоит последовать его примеру. Пить, не просыхая ни днем ни ночью.

Шона присела рядом на скамью и украдкой бросила на брата взгляд. Он побледнел, белая линия очерчивала губы. Ходьба по замку давалась ему непросто. Он и так проявил себя отчаянным храбрецом, но иногда мужество страшно изматывает.

Она надеялась, что он стойко воспримет правду.

Они не могут организовать бал для Мириам и ее отца. И ей не нужно еще раз подсчитывать припасы; сколько ни считай, результат от этого не изменится: еда закончится задолго до того, как американцы уедут.

Пришло время обсудить финансы, но Шона вдруг поняла, что не может начать этот разговор сейчас, когда у Фергуса такое лицо. Он на три года старше ее, но в этот момент она ощущала себя так, будто была его матерью.

Она положила руку ему на плечо и погладила – глупый жест. Фергус тем не менее посмотрел на нее и улыбнулся. Шона оценила его усилие.

– Мы справимся, – пообещала она.

– Да?

Шона кивнула.

– Фергус, как думаешь, я гордая?

Он расхохотался.

Шона нахмурилась:

– А как насчет заносчивости?

– Ты же Имри, Шона, – тепло отозвался он. – Все Имри гордые и заносчивые.

Она помолчала.

– Поэтому с нами нелегко иметь дело, да?

Господи Боже, а что, если Гордон прав? Возможно ли это? Что, если она и впрямь решила их будущее, руководствуясь только своей гордостью?

Но сейчас не время думать о Гордоне.

Старый Нед так и не проснулся. Шона посмотрела на него. Он мирно похрапывал на своей скамейке.