Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер Страница 46

— Возможно, я тоже увлеку тебя за собой в пропасть, — вырвалось у Салимы, — когда Меджид узнает, что ты…

— Предоставь это мне.

— Итак, мистер Рюте, — Эмили Стюард, супруга заместителя британского консула и врача, осторожно поставила чашку с чаем на стол. — Вы, конечно, поймете, если я скажу, что ваша просьба весьма щекотлива и что это коснется отношений между Великобританией и султаном Занзибара.

— В этом я абсолютно уверен, миссис Стюард, — он жестом вежливо отказался, увидев, что хозяйка придвинула к нему блюдо с печеньем. — Я бы ни за что не обратился к вам, если обстоятельства настоятельно не потребовали бы этого и не были бы так чрезвычайно важны. Как я полагаю, ваш супруг самым подробным образом посвятил вас в то, в каком затруднительном положении оказалась Биби Салме.

— Положение, в котором вы сыграли не столь уж невинную роль, мистер Рюте, — заметила миссис Стюард. Однако при этом она весело улыбнулась; улыбка сделала ее розовое свежее лицо — совсем не тронутое солнцем Занзибара, истинно британское, более британским оно просто не могло быть, — еще более очаровательным.

Брови Генриха приподнялись. Он сокрушенно взглянул ей в глаза и улыбнулся.

— И в этом я тоже уверен. Вина, которую я не отрицаю, и ответственность за нее хотел бы взять на себя целиком. Если мне будет дозволено.

Миссис Эмили Стюард отклонилась немного назад и сложила руки на коленях — на пышную юбку платья из легкого муслина. Ей нравился Генрих Рюте. Он был немного ее моложе. Во время деловых встреч, или на званых вечерах в его доме, или на приемах в английском консульстве она узнала его как очень приятного джентльмена, не легкомысленного или поверхностного: он знал множество языков, у него были выдающиеся способности и многообещающие перспективы. Ну, по крайней мере, до той поры, пока он не вляпался в эту злосчастную любовную историю с сестрой султана, разрушившую его репутацию, до сих пор безупречную. Слухи о нем и Биби Салме заползали в ворота британского консульства подобно морским светлячкам.

Маленькое бурное приключение в глазах общества ему, конечно же, нисколько не повредило бы — всем хорошо известно, как это бывает, когда ты молод, не женат и живешь на чужбине. К тому же — на Занзибаре, где все постоянно цветет пышным цветом и просто напитано соками земли, так что, по меркам общепринятой британской морали, в воздухе разлита почти непристойная чувственность. И вот на сей раз это возымело серьезные последствия. И это никогда не бывает хорошо и уж всегда все так запутывает, и все непременно ложится на плечи дамы, замешанной в такие отношения. Но этот особый случай все же мог стоить европейцам их выгодных контактов с домом султана: легкомысленная любовная интрижка, которая может иметь большое политическое значение. Если не брать все это во внимание, то она, Эмили Стюард, видит бог, вовсе не пуританка и не считает, что можно требовать жестокого наказания для женщины (а уж смерти тем более) за грехи, — для женщины, у которой была минута слабости; к тому же она слишком молода и слишком жизнерадостна.

— Это делает вам честь, что вы признаете свою ответственность, мистер Рюте, — провозгласила она с уважением.

Генрих рассмеялся, это был приятный и глубокий смех, который еще больше расположил к нему хозяйку дома; он вернул наконец на край блюдца серебряную ложечку, которую вертел в руках в продолжение всего разговора.

— Тем самым вы оказываете мне большую честь, уважаемая миссис Стюард. Наверняка в этом сыграло роль и то, что я безусловно принимаю на себя ответственность за свои действия и за последствия, а также за то опасное положение, в котором сейчас находится Биби Салме. Но это не единственная причина.

— И какая же еще? — Эмили Стюард снова взяла в руки чашку.

Генрих помедлил. Выказывать свои чувства или даже говорить о них он не собирался; не таким он вырос, не таким его воспитали.

Его стихией был разум, рациональность и трезвый расчет. По крайней мере, так обстояли дела еще год назад. Салима изменила все. Она изменила его. Словно своими поцелуями, своим смехом, от которого глаза ее сверкали, как омываемая морскими волнами прибрежная галька, она вливала в него солнечный свет и воздух Занзибара, напоенный запахом пряностей, — и теперь они струились у него по венам, все больше привязывая его к ней. Если Салимы не было с ним рядом, ему было холодно даже под этим горячим солнцем.

— Я не могу представить свою жизнь без нее, — сказал он просто.

— Вы хорошо продумали вопрос о женитьбе? — спросила она, оставив его признание без ответа. — Ей в Гамбурге придется нелегко.

Эмили Стюард хорошо знала, о чем она говорит, — каково это — жить на чужбине. Она сама едва успела сказать «да» своему Джорджу, как сразу же последовала за ним, свежеиспеченным доктором медицины, в Индию — из серокаменного дождливого Эдинбурга. Первые годы, проведенные в Индии, были очень тяжелыми; она была тогда совсем юной, а на нее сразу свалились обязанности жены и в скором времени матери. И это в жаркой и пыльной стране, где полноводные реки в сезон жары усыхали до едва-едва текущих ручейков. К тому же жизнь в одном из гарнизонных городков княжества Барода протекала по расписанию гарнизона, а желания и нужды женщин практически в расчет не принимались. По сравнению с жизнью в Бароде жизнь на Занзибаре казалась настоящим раем.

Генрих сделал глубокий вдох.

— Это только временное пристанище. Там она и наше дитя будут в безопасности. Пока я не открою свое дело, которое будет нас кормить. Мир велик, и с ней я готов поехать куда угодно.

Эмили Стюард внимательно смотрела на него поверх чашки. Она тоже не слишком одобряла бьющие через край эмоции, но была отнюдь не чужда романтических чувств, о чем свидетельствовали кружевные салфеточки, с любовью разложенные по всему салону. А история Генриха Рюте и Биби Салме, немецкого торговца и занзибарской принцессы, нашедших друг друга и противостоящих всевозможным невзгодам, ожидавших плод своей любви и замысливших бежать с острова, — эта история была самой романтической из всего, что она когда-либо слышала. Это была сказка, волшебнее и трогательнее которой не мог сочинить ни один поэт-романтик.

Единственное, чего не хватало этой сказке — так это счастливого конца.

По городу двигалась процессия, люди ритмично хлопали в ладоши и возносили к ночному небу древние старые песни, в которых просили счастья и благословления, восхваляли жизнь и любовь. Африканки в канга и с тюрбанами на голове мешались с арабскими женщинами в их мрачных одеждах. Детей с распахнутыми от удивления глазами тащили за руку, а совсем маленькие сидели на бедре матери. Мужчин в толпе было мало, толпа продвигалась по лабиринту улиц, освещенных неровным светом масляных светильников и фонарей.

Сегодняшнею ночью стерлись все грани между господами и рабами, а арабские женщины освобождались от условностей, какие им предписывала традиция. Это была ночь перед праздником, когда на всех очагах острова женщины варили рис, а мужчины готовили листья маниоки с кокосовым молоком и орехами или корни маниоки с фасолью или рыбой, все круто предварительно посолив и поперчив — в большом количестве, чтобы каждый, кто бы ни пришел, смог бы поесть досыта. Как только праздник закончится, огонь тут же зальют водой, смешают с золой и отнесут на скрещенье дорог, выплеснут в море или выльют на заднюю стену хижины или дома.