Алый лев - Элизабет Чедвик Страница 46

— Ты меня не слушала? — он легонько встряхнул ее. — Ты ничего не понимаешь? Наши дети уже помечены. Вилли — будущий граф Пемброукский, а Ричард станет лордом Лонгевильским. Они должны знать мир, приближенный к королю, так же, как они знают свой дом. Я вращался при дворе двадцать лет, прежде чем стал лордом Стригильским, и даже сейчас мне приходится бороться за выживание. Как ты думаешь, Вилли будет со всем этим справляться, если всю жизнь будет держаться за твой подол? — Он отпустил ее и вернулся к своей чаше. — Господи, — произнес он, — этот разговор идет по замкнутому кругу.

Изабель закипела от гнева и обиды.

— Когда король Стефан взял тебя в заложники, твой отец сказал ему, что у него еще молот с наковальней работают, чтобы наделать сыновей получше тебя, — закричала она, ее плечи тряслись, — так не жди, что я и дальше буду твоей наковальней! Я не стану вынашивать твоих сыновей, которых ты готов отдать на сведение волкам!

Вильгельм снова отставил чашу, его движения были точными и выверенными.

— Мне жаль, если ты так видишь сложившуюся ситуацию. Вилли отправится ко двору — и точка.

Он вышел из комнаты, с мягким стуком подняв и снова уронив дверной засов.

Изабель уставилась на дверь. Как он мог… как он смеет! Изабель схватила чашу, из которой он пил, и собиралась швырнуть ее в дверь, но вместо этого налила вина себе. Дрожа, как старуха, она осушила ее. Она только что видела перед собой непогрешимого графа Пемброукского, человека, привыкшего председательствовать в суде, в палате советов и командовать на поле боя. Сейчас он стал ее врагом.

Она вытерла мокрое от слез лицо ладонью.

— Что будет дальше? — спросила она пустую комнату упавшим голосом. Они поддерживали друг друга шестнадцать лет. Она шла рядом с ним на всех этапах его жизненного пути, она была его настоящей спутницей жизни, но неожиданно они встретили на своем пути препятствие и решили обойти его с разных сторон. Они часто ссорились по мелочам, такие ссоры легко улаживались, если обе стороны проявляли чувство юмора, великодушие и способность раскаиваться. Но это была не мелкая бытовая ссора. Это было серьезно, и он нанес ей глубокую рану. Она все еще не могла поверить, что он отвернулся от нее и ушел.

Она лежала в постели с больной головой, и слезы все еще лились из-под сомкнутых век. Горе и обида легли в желудке, будто ком непереваренной пищи. Вильгельм очень редко совершал что-то такое, что заставляло бы ее плакать, но сейчас это ему удалось.

— Я не отдам его Иоанну, — повторила она, сознавая, что ее слова по бесполезности могут сравниться только с ее собственной беспомощностью.

— Они ругались, — сообщил Ричард. Он сидел на своей оплетенной веревкой кровати и гладил Трипса, который приковылял к нему за лаской.

Вилли обстругивал деревяшку ножом, подаренным ему валлийским конюхом его отца, Рисом. Ручка ножа была из полированного оленьего рога, а лезвие — из черненой стали, поэтому казалось, будто на всей его поверхности бушевали волны штормового моря. Он нервничал, потому что его родители ругались редко, а когда это случалось, скоро мирились. Иногда после споров они закрывались в спальне, не для того чтобы поспать, а чтобы провести время в постели, сегодня же он видел, как его отец выходил из спальни, и на его лице не было улыбки и не было чувства удовлетворения, как обычно бывало в таких случаях. Выражение его лица было пустым — точно маска, примерзшая к коже. Он резко говорил со слугой и велел конюху седлать коня.

— Мама не хочет, чтобы я ехал ко двору, — он стряхнул со своего покрывала древесные стружки. — Она хочет, чтобы я тут, дома, жил.

Трипс перевернулся, мотая лапами, и Ричард почесал его живот.

— А ты хочешь ехать? — спросил он с любопытством. Он сам находил идею отправиться ко двору увлекательной, но одновременно его это пугало.

Вилли пожал плечами.

— Нашему отцу было столько же лет, сколько мне сейчас, когда он уехал из дома, чтобы стать оруженосцем, а потом великим рыцарем. Конечно, я хочу поехать. И он знает, что я к этому готов, но маме не нравится, что я буду при дворе.

Ричард понимающе взглянул на него:

— Но у них нет выбора, потому что ты нужен королю как заложник, а не только как оруженосец.

— А мне все равно. Меня же не собираются в подземелье бросать, верно? — произнес Вилли с бравадой. Хотя ему и хотелось поехать во дворец и приступить к настоящим военным тренировкам, он нервничал, но никогда бы не признался в этом брату, который был всего на восемнадцать месяцев моложе него. Он иногда видел узников, ожидавших приговора в темницах, например, когда его семья останавливалась в Глостерском замке. И он с ужасом думал о том, что может оказаться в такой тюрьме; к тому же о короле Иоанне и о том, как он обращается со своими пленниками, ходили дурные слухи, слухи, о которых ему знать не полагалось. — Папа говорит, что при дворе можно многому научиться. Дома я уже научился всему, чему можно.

Во взгляде Ричарда зажегся озорной огонек:

— А мама боится, что при дворе ты познакомишься со шлюхами и научишься играть в кости и пить. Жаль, я не могу с тобой поехать.

Вилли нашел в себе силы ухмыльнуться.

— Маловат ты для этого, — сказал он.

Изабель смотрела, как легко Вилли вскочил на лошадь, не нуждаясь в том, чтобы его подсаживали или помогали ему. Для путешествия во дворец у него был новый конь в яблоках. На попоне был вышит алый лев Маршалов, рисунок по краю был обшит зеленой с золотом тесьмой. Шлейка в упряжи тоже была зеленой с золотом. К его плечам был приколот новый алый плащ, отороченный беличьим мехом, а сапоги были с нарядными пряжками. Когда он натянул поводья, чтобы развернуть лошадь, она увидела, что у него руки Вильгельма — уверенные и сильные. С ним был конюх и личный слуга. Вильгельм должен был проводить их во дворец и передать на попечение Иоанна.

Изабель заставила себя быть твердой, как сталь. Она сказала ему слова прощания раньше, наедине, она обнимала его, целовала его гладкие щеки и была счастлива, что он не уворачивается от ее ласки, а принимает ее с благодарностью и радостью. Вильгельм был прав. Он был готов покинуть отчий дом, чтобы отправиться в лежавший перед ним большой мир, но при мысли о том, что он вступит во взрослую жизнь под началом Иоанна, у нее сердце кровью обливалось. Она прощалась со своим первенцем. Перед ее мысленным взором все еще стоял образ мальчика, но она понимала, что, когда увидит его в следующий раз, он будет совершенно другим человеком.

Она смотрела, как серый осенний дождь скрывает их из вида. Вилли не обернулся, зато его отец оглянулся назад, отчего у нее внутри все перевернулось и разболелось с новой силой. Они так и не пришли к согласию. Они говорили об этом и спали вместе, но промежутки между словами превратились в бездны, а она чувствовала себя слишком разбитой и опустошенной, чтобы попытаться их пересечь. Они глубоко ранили друг друга, и, несмотря на видимую общность, раны так и не зажили.