Раху - Грегор Самаров Страница 46

— Нападать на тебя здесь, господин, стало бы безумием со стороны англичан, но то, что казалось безумным вчера, может оказаться мудрым завтра.

— Почему?

— Имя твоего отца, господин, внушало солдатам веру в победу, оно одно стоило целой армии… У тебя еще нет такой славы, одна неудача может поколебать твое могущество, придать смелости твоим врагам и в твоем собственном войске вызвать недоверие, даже сопротивление.

Типпо Саиб задрожал.

— Так ты думаешь, что мне больше нельзя вести войну? — спросил он.

— Нельзя вести войну, в которой ты будешь побежден.

— Но должен же я защищаться…

— Тебе будет очень трудно, тем более что они скоро будут располагать еще большими силами… Поверь мне, господин, весть о смерти твоего отца приведет на сторону англичан всех колеблющихся…

— Ты прав, — вздохнул Типпо Саиб. — Я часто жалел, что мой отец, вместо того чтобы царствовать в Мизоре, увеличивать свои владения и внушать страх соседям, надменному низаму гайдерабадскому и другим, ввязался в войну с англичанами. Но как мне избежать войны?

— Война прекращается сама собой. Уйди в свое государство, тогда английский генерал никогда не решится идти в твою землю и ты можешь спокойно жить в Серингапатаме, пока…

— Пока что? — живо спросил Типпо Саиб.

— Пока ты не заключишь мира с англичанами, который признает за тобой все твои владения на юге, сделает тебя главой над всеми несогласными раджами магаратов и поставит тебя несравненно выше гайдерабадского низама.

— А ты думаешь, что такой мир возможен?

— Несомненно, если ты желаешь, господин. Я часто бывал в Калькутте, я принес оттуда известие твоему отцу и сразу сказал ему, что произойдет. Я знаю Уоррена Гастингса и сам говорил с ним, когда он меня расспрашивал о положении дел здесь, на юге. Я ручаюсь, господин, что Уоррен Гастингс, губернатор, заключит с тобой мир, если ты захочешь.

— Хочу, хочу! — вскричал Типпо Саиб. — Мне надоела война, я стремлюсь скорее вернуться в мой дворец в Серингапатаме. Но как же я, будто побежденный, буду молить о мире?

— Этого и не нужно, господин. Если Уоррен Гастингс узнает, что ты склонен к миру, то он проложит тебе почетный путь к нему и так высоко тебя поставит, что все соседние князья будут трепетать перед тобой, тебе нужно только отправить посла к губернатору.

— Ну, — задумался Типпо Саиб, глядя на Самуда пытливым, проницательным взглядом. — А где же найти человека, который сумеет проникнуть к Уоррену Гастингсу и говорить с ним в моем духе? Мои слуги слишком неумелы…

— Посланный перед тобою, господин, если желаешь…

— А ты согласен? — воскликнул Типпо Саиб, пораженный предложением гостя. — Если ты согласен и с успехом выполнишь свою миссию, я скажу тебе, как отец: мои сокровища к твоим услугам, сам выбирай себе место в моем царстве.

— Я ничего не прошу, господин, — отвечал Самуд, и все, что могу сделать для тебя, будет благодарностью за то, что ты даровал мне жизнь, которая была в твоих руках.

— Хорошо, пусть будет так, я принимаю твою услугу, я дам тебе богатую свиту из своих собственных слуг, и ты уедешь завтра.

— Нет, господин, так делать нельзя, можно все испортить, — возразил Самуд. — Я хочу не блистать, а служить тебе. Меня знают в Калькутте, знают, что я простой купец, а если я приеду с княжеской свитой, будут допытываться, доискиваться. Любопытство изобретательно, будут шептать, а потом и громко говорить, что ты просил губернатора о мире. Только один Уоррен Гастингс должен знать про все, больше никто, а главное, твои здесь не должны знать, что ты первый заговорил о мире… Мне ничего не нужно, господин, кроме нескольких строк, доказывающих губернатору, что я твой посланный.

Типпо Саиб хлопнул в ладоши и велел подать письменные принадлежности.

— Скажи мне, что писать, — обратился он к Самуду, положив на колени четырехугольную доску, украшенную камнями, и взяв перо.

— Пиши, господин: «Податель этого письма уполномочен мною заявить губернатору Индии, Уоррену Гастингсу, что я согласен заключить мир при условиях, которые он изложит».

Типпо Саиб написал крупными буквами на довольно правильном английском языке продиктованное Самудом письмо, подписал свое имя и передал ему лист.

— А какие условия ты предполагаешь? — спросил он.

— Очень простые: англичане должны признать твое владычество во всех землях вплоть до этих гор и не требовать, чтобы ты возвратил что-либо из завоеваний твоего отца в Карнатике, затем они должны признать тебя падишахом всех магометан…

Глаза Типпо Саиба загорелись.

— Ты думаешь, что Уоррен Гастингс согласится на такие условия?

— Думаю, что да, — отвечал Самуд.

Типпо Саиб изумленно посмотрел на него.

— Кто ты? — полюбопытствовал он. — Ты не тот, кем кажешься.

— Я человек с открытыми глазами и ушами, научившийся смотреть и слушать, что не все люди умеют.

— А если ты меня предашь? — мрачно предположил он.

— Зачем предавать, когда ты сам признаешь, что мой совет согласуется с твоими собственными желаниями? И какие у меня причины не передать твое поручение губернатору, который может решать как захочет?

— Ты прав, Самуд! — воскликнул он. — Каждое твое слово выражает мои собственные мысли. Когда ты выполнишь что обещаешь, приходи опять ко мне и, клянусь пророком, ты будешь моим первым визирем и никого не будет выше тебя в моем государстве.

Самуд покачал головой.

— Оставь меня таким, каков я есть, — заявил он, — кто высоко поднимается, тот может низко упасть. Ты дал мне высшее, что мог, — жизнь, и на что мне твои почести и сокровища, если бы тебе вздумалось когда-нибудь отнять у меня этот подарок?

— Ты умный человек, — улыбнулся Типпо Саиб. — И все-таки я охотно удержал бы тебя, так как хороший советчик стоит больше десяти тысяч воинов. Но пусть будет по-твоему, теперь иди, отдыхай, завтра увидишь, что я следую твоему совету, а потом собирайся в путь…

Самуд поклонился и ушел в свою палатку на этот раз без телохранителей.

— Дело кончено, — проговорил он, придя к себе. — И, право, Гастингс будет доволен. Я выиграл ему крупное сражение, Гайдер-Али умер, Типпо Саиб заключает мир, а если он объявит себя падишахом, то все князья Индии, Могол и его набобы будут его врагами. Он сам кует цепь, которая со временем привяжет его к победной колеснице английского правительства.

Глубокая тишина царила в лагере, только кое-где слышалось ржание лошадей, да переклички часовых и патрулей, из шатра умершего полководца раздавались громкие молитвы мулл, а из гарема — однообразные жалобные песни. Около часа, может быть, проспал Самуд тем чутким сном, который становится привычкой при непрерывной опасности, когда все чувства настолько сохраняют восприимчивость, что человек слышит малейший шорох.