Высшая степень обиды - Тамара Шатохина Страница 47

– С чего бы это? – удивился он.

– Не знаю… тяжело у вас все. Коса – на камень. Там еще могут быть загадочные кубинские тараканы – дед вернулся за бабушкой, когда она успела еще раз сходить замуж и почти забыла его. Это уже из разряда неведомого… И ты же тоже молчал?

– Я не молчал – я не знал! – психанул он.

– Не знал год или два… но не двенадцать же? Или сколько там тебе понадобилось? Ну, ты же не дебил, Тема? Все ты знал, но для вас же признать это… а сказать так вообще – легче повеситься! Вот и она молчала. И я бы, наверное… Только вот насколько бы меня хватило – вопрос? С выдержкой у меня трудновато.

Артем серьезно смотрел на меня.

– Я помню. Ты наступала, угрожала и почти выдавила мне прыщ. Я реально боялся тогда.

– Вот видишь? А жена у тебя сильная... Я бы сразу удушила Усольцева подушкой, услыхав чужое имя.

– Черножопик… – пырхнул он, а я швырнула в него кусочек хлеба, который держала в руке и огляделась в поисках добавки. Он откинулся в кресле и уставился на меня.

– Я привыкла, что мужчина держит слово.

– Я прошу прощения, Зоя, – склонил он виноватую голову, – вспомнил прошлое и утратил чувство реальности. Больше не повторится – обещаю. Давай свой совет… ты обещала мне совет.

– Не знаю. Из меня советчик, Тема… особенно в такой «Санта-Барбаре». Я же не знаю о вас ничего. Твой рассказ – верхами, без деталей, а они могут быть очень важными. Наверное, нужно просто честно поговорить?

Утром меня разбудил звонок. Нашарив телефон под подушкой, спросонья ткнула пальцем не туда, ругнулась шепотом и с трудом сфокусировала сонный взгляд на экране – семь тридцать. А звонил Паша. Пока я соображала – не будет ли нарушением Санькиного запрета, если я сейчас сама перезвоню ему, телефон заголосил опять. Голос у Пашки был еще не злым, но уже очень напряженным:

– Зоя, не смей отключаться. Я не дождался твоего звонка, а мне нужно знать – получила ты вещи и денежный перевод или нет? И письмо тоже.

– Паша, а ты часом не наглеешь? – напряглась я, мигом переходя в то же состояние, что и он: – Я очень благодарна за помощь, которую ты, кстати, предложил сам. Поэтому я ничего тебе не должна и только мне решать – отвечать на твой звонок или нет. Вещи пришли и деньги тоже, но у нас тут ливни – я подожду получать.

– Извини… – вздохнул он, – так ты получила письмо?

– Письмо тебя интересует… – хмыкнула я, тихо распаляясь, – а письмо я сожгла, Паша. Прочла первые строки и сожгла. Я хотела объяснения и получила самое исчерпывающее – удобная жена и интрижка. Первая или нет, жалкая или жаркая – уже не суть, а почему не звоню…? Саша запретила мне звонить тебе и ей, сказала, что меня слишком много в вашей жизни. Я не хотела тебе рассказывать, боялась – ты начнешь ей предъявлять, и все у вас станет только хуже. А теперь решила – нужно сказать. Про письмо – жалею, что сожгла, нужно было разочароваться до конца, а то все еще… я ищу для Виктора оправданий, а их нет и быть не может. Ищу не для того, чтобы простить, а чтобы остатки гордости сберечь. Пришла к выводу, что все-таки когда-то любил… и то бальзам. Теперь твоя очередь не лезть в это, Паша, не вздумай пытаться помирить нас, слышишь?! Да… – никак не затыкалась я, просто не получалось – мне нужно было:

– Так вот – я решила рассказать тебе про Саньку, потому что нужно говорить. Письма – читать. Разлюбил – сообщать. Я – за честность, Паша. Так что подумай – что я или ты делали не так? Может, ты ее поймешь, и наладится у вас… подруги, правда, у меня уже нет.

– Она была подругой медсестры Сысоевой, а не твоей. С того самого дня, как та пришла к нам работать. Испугалась, что я на нее клюну (с чего – непонятно) и решила держать ее ближе к себе – под контролем.

– А ты что? – выдохнула я, почему-то судорожно пытаясь вспомнить, как выглядит эта уже дважды роковая Сысоева? Я не помнила ее совершенно, и тогда тоже не рассмотрела.

– Я пытался говорить. Объяснений не дает, только плачет. Значит то, что пришлось бы рассказать, намного хреновее ее молчания. Что касается нас с тобой… то я привел ее к вам в дом, познакомил со своим другом, своими крестниками и с тобой, объяснил перед этим, показал, надеялся, но не сложилось, Зоя… Лодка вернулась в базу, – вдруг огорошил он меня.

– Да? – слабо мяукнула я.

– Да. Виктор обязательно станет звонить, выслушай его. Сама сказала – нужно говорить.

– Вот тебе бы свахой, Паша… – устало протянула я, вдруг почувствовав разом накатившую слабость. Или это было облегчение, что с лодкой все в порядке – огромное... А еще понимание – Пашка не на моей стороне. Он всегда был нашим другом, а не моим и ему не придется выбирать одного из нас, потому что он выбрал давно. Я просто не понимала, что дружба эта – чисто мужская. И я попала в категорию защищаемых и оберегаемых им именно по этой простой причине. Пашку я сейчас тоже теряю и окончательно. Потому что давить на себя не дам, а требования его... пошлю лесом.

– Как я понимаю – срал ты на мои запреты… – голос мой был деревянным, но решительным, – я отключу тебя, извини. Верю, что ты беспокоишься – по вопросам моего здоровья можешь звонить Артему, он все расскажет. И орать на него не нужно, он старается, лечит... Говорить с Виктором я не буду, потому что не смогу, да и не о чем – я была в первых рядах, какие там могут быть оправдания? Соберусь с силами и подам на развод.

– Как самочувствие сейчас? – игнорировал мою свирепую отповедь Пашка и почему-то глубоко дышал в трубку. И этот легкий свист…

– Психую из-за тебя – не понятно? Нормально... А ты на улице? – спросила я, замерев вся и прислушиваясь: – У вас там сейчас сильный ветер? И морозы уже, наверное?

– А ты даже новости не смотришь? Погоду хотя бы… – дышал он в трубку.

– Зачем? Меня больше ничего не связывает с Севером, – успела договорить я и услышала чуть приглушено и отдаленно – Пашка кого-то приветствовал:

– Здравия желаю! – послышался звук крепкого рукопожатия – хлопок перед тем, как мужчины сжали ладони друг друга. Потом Пашкин голос опять: – Хреново выглядишь, друг.

– Пошел на хрен… друг. Как Зоя? – послышался глухой голос Усольцева. Я медленно нажала отбой и сразу начала судорожно тыкать в кнопки дрожащими пальцами, не попадая и грязно ругаясь сквозь зубы. Голова соображала неважно, но у меня получилось – я успела, и теперь Силин и Усольцев были в черном списке.

Бросила телефон на постель и заползла обратно под теплое одеяло, скрутившись там калачиком и затаившись. Я не взрослая сильная женщина – я тряпка, жалкий трус и страус с головой, удобно пристроенной в песок… Я ничтожество – просто слабое, трусливое ничтожество... живность бесхребетная. Но ничего… это временно – нервное. Просто не ожидала услышать…

Скоро потряхивать перестало, знобить – тоже. Зато хлынули слезы… В ушах все шелестело – Зоя…Зоя… Зоя, сказанное его голосом. Он говорил так – глухо и чуть надтреснуто, когда был вымотан в ноль, и это не обязательно была усталость физическая. Тогда он улыбался и в основном молчал. Старался быстрее лечь спать. И ничего у нас тогда ночью не было, просто прижимал меня, искал ночью сонный, если я отодвигалась, и опять притягивал к себе под бок. Кем я тогда была для него – грелкой или якорем, а может – щитом ото всех существующих бед? Тогда я думала так, хотелось так думать.