Дыхание судьбы - Тереза Ревэй Страница 47

Доставив письмо Венсана его семье, он, возможно, хотел отдать последнюю дань этой дружбе, зародившейся между двумя мужчинами в серо-зеленой униформе, один из которых никогда не расставался со своим французским паспортом, обрывком трехцветной ткани, лотарингским крестом и смятой купюрой банка Франции, а другой хранил в своем бумажнике измятое изображение императора Франца Иосифа, потому что предпочел бы быть немцем в эпоху правления Габсбургов, чем под сапогом австрийского капрала Адольфа Гитлера.

Порыв ветра ворвался на улицу, сметая мусор, валявшийся на шоссе. Разорванные облака бежали по небу, снова открывая кусочки синевы. Иногда проблескивали лучи солнца, отражаясь в стеклах домов и на кромках водостоков.

Андреаса охватило оцепенение, граничащее с глубокой усталостью. Машинальными движениями он сжимал и разжимал кулаки, чтобы разогнать кровь в руках. Ему не хотелось встречаться с этими чужими людьми, которые потребуют объяснений, с жадностью цепляясь за малейшую надежду. «В любом случае, тот, кто не побывал в этом аду, вряд ли сможет что-либо понять», — помрачнев, подумал он. Между страстным желанием семей узнать, что стало с их близкими, и невозможностью выживших подобрать нужные слова, пролегла глубокая пропасть.

Он решил бросить письмо Венсана в почтовый ящик. Его товарищ не обиделся бы на него за это. По крайней мере, он добрался сюда, хотя устроить эту поездку во Францию было очень сложно, ему пришлось собрать множество документов. Он даже написал на Монфоконский хрустальный завод, чтобы получить от директора письмо, в котором ему назначалась встреча. Его удивила быстрота ответа и тот энтузиазм, с каким Анри Симоне приглашал его к себе, хотя Симоне очень ценил талант Андреаса.

Перед войной, чтобы отметить полученную на международной выставке награду, мужчина с седеющими усами пригласил его вместе с другими мастерами-стеклоделами на ужин в один из лучших ресторанов столицы. Они выпили за успех выставки, целью которой было объединить Красоту и Практичность, добиться безупречности хрусталя, отраженной в простых формах. Эта тенденция стала заметна начиная с 1925 года. Сидя на бархатном диванчике под гранеными зеркалами и хрустальными люстрами, опьяненный молодым шабли [55], пощипывающим язык, Андреас ощутил теплую волну благодарности к своим новым друзьям и всему Парижу, который короновал его, невзирая на юность.

В тот вечер он не мог уснуть. У него было ощущение, что мир принадлежит ему, что его будущее зависит только от него, и будущее это блестяще. Его переполняли чувства, по силе сопоставимые лишь с тем, что он испытывал, занимаясь любовью, но не вначале, когда был еще подростком, охваченным лихорадочным возбуждением, а когда однажды познал в уютной комнате гостиницы Габлонца необыкновенное счастье дарить удовольствие любимой женщине.

Симоне радовался их встрече. Послевоенный период был непрост для предприятия, нуждающегося в рабочей силе и несущего убытки из-за замораживания цен. Необходимо было заново набрать команду, обновить рабочий инструмент, завоевать доверие покупателей. Директор предложил ему поработать у него несколько месяцев. «Мы до сих пор вспоминаем ваш приезд к нам, когда вы поразили всех необыкновенными творческими способностями. Мрачный и трагический период отделяет нас от того времени, что вы провели с нами. Теперь нужно просто перевернуть страницу».

Но Андреас не чувствовал себя так же спокойно. Директор был исключением. А как другие воспримут бывшего солдата опозоренной армии, которая оккупировала регион Нанси, да и остальную территорию Франции? Сколько рабочих, подмастерьев, учеников, резчиков, граверов стали жертвами военного конфликта? Ни одна семья не осталась нетронутой. Смогут ли они понять, что Андреас Вольф не похож на фанатичного немца в каске и сапогах, что он тоже пострадал от того, что не мог управлять своей судьбой в годы войны? Шрамы в душе были еще совсем свежими. Он опасался враждебности, непреходящей ненависти, которую ему придется молча переживать. Вместе с тем пребывание в Монфоконе могло бы оказаться для него полезным.

В Баварии он пока не смог открыть свою граверную мастерскую. Поскольку ему нужно было немного подождать, чтобы получить хрусталь хорошего качества, он работал с другими рабочими на производстве первых пуговиц для одежды. Теперь их, уроженцев Габлонца и его окрестностей, в регионе Аллгау собралось несколько тысяч. Многие добирались своим ходом, кто-то даже пришел пешком из лагерей для военнопленных, решив не упускать такую возможность.

У их надежды было имя — Эрих Хушка, инженер родом из Нойдорфа, что в Северной Богемии, который стал инициатором проекта возрождения Габлонца, получившего реальное воплощение на трехстах гектарах территории бывшей фабрики по производству пороха и взрывчатых веществ, расположенной посреди леса, в четырех километрах от Кауфбойрена.

В начале ноября 1945 года, выполняя решения Потсдамской конференции, требовавшие уничтожения военных заводов и демонтажа некоторых немецких промышленных предприятий и их транспортировки заграницу, американцы взорвали около восьмидесяти зданий. Пригодными остались только дороги и система трубопроводов. Амбициозной идеей Хушки было воскресить на этих руинах производство стекла и бижутерии Габлонца и восстановить его довоенную мировую известность.

Ни баварцы, ни американцы не приветствовали эту инициативу. Баварцы не доверяли чужакам, а союзники, обосновавшиеся в Берлине, старались избежать большого скопления беженцев в одном месте, опасаясь возникновения новых национальных меньшинств. Бавария даже начала отказывать беженцам во въезде, но Хушка и его соратники проявляли непоколебимое упорство, и наперекор запретам бывшие жители Габлонца продолжали прибывать в Кауфбойрен. Им в любом случае терять было нечего.

Однажды инженер повез Андреаса на своей машине с едким запахом плохого бензина, на которой он колесил по Баварии с осени 1945 года, на поиски стекольных мастерских, где можно было найти сырье, необходимое для их производства. Им нужны были так называемые стеклянные трубки — длинные тонкие цилиндры метр двадцать длиной и двадцать сантиметров в диаметре, которые не выдувались, а вытягивались двумя стеклоделами способом, известным только в Габлонце. Размягченные в печи, эти стеклянные трубки затем разрезались, после чего прессовались машинами, изобретенными в прошлом веке. Полученные кусочки стекла надрезались, полировались, раскрашивались, покрывались глазурью — в зависимости от заказа. Эта техника, хорошо освоенная в регионе Изерских гор, позволила тамошним стеклоделам преуспеть в производстве бижутерии и завоевать мировую известность.

Хушке сразу же пришлось признать очевидное: большинство баварских стекольных мастерских находилось в жалком состоянии, а их владельцы относились к беженцам с подозрением. Лишь фрау фон Штребер-Штайгервальд позволила им приспособить одну из двух своих разрушенных печей для такого необычного производства. Поскольку чехословацкие власти запретили беженцам вывозить планы фабрик, мужчины при их восстановлении могли полагаться лишь на свою память. Им потребовалось несколько месяцев прежде, чем они получили цилиндры нужного качества.