Стервами не рождаются - Валентина Седлова Страница 47

После выписки из больницы у Марины с Юлькой состоялся весьма неприятный разговор. Начала его все та же настырная Юлька, припершаяся без приглашения в гости к подруге, все никак не желающей собраться с духом и наконец-то появиться на работе:

— Ну, и долго ты будешь заниматься самоедством?

— Юль, а тебе не все ли равно? Это моя жизнь, и я живу ее, как могу. Я тебе уже неоднократно говорила, что хочу побыть одна, особенно сейчас. Только никто ко мне почему-то не прислушивается. Все считают себе сильно умными, все лучше меня знают, что мне надо. С советами лезут, развеселить пытаются. А я скоро взвою от всех от вас.

— Вот так значит. Что ж, радость моя, позволь мне тебя в таком случае огорчить: в покое я тебя не оставлю, даже не надейся.

— Что тебе надо от меня? Ну чего ты привязалась!

— Мне от тебя? Да ничего особенного. Чтобы ты перестала забивать себе голову всякой ерундой и начала жить, как все нормальные люди.

— И это ты называешь ерундой! У меня ребенок погиб, я теперь калека, а это значит ерунда!

— И с какой такой стати ты себя в калеки записала? У тебя руки нет, ноги трамвай переехал, что еще? Или ты у нас инвалид умственного труда? А что, очень даже похоже. Совершенно лишилась способности мыслить логически, одна лапша вместо мозгов, и та из мыльного сериала.

— Я не понимаю, почему ты надо мной издеваешься. Сама же прекрасно знаешь, что я теперь смогу беременеть не каждый месяц, а через раз. И то, если у меня со вторым яичником все в порядке будет.

— А ты что, собиралась как крольчиха за год восьмерых поднять? Нет уж, радость меня, если ты думала меня этим разжалобить, то не выйдет. Просто смотри на все случившееся, как на своеобразную отсрочку. Вот найдешь себе вторую половину, сыграем мы тебе красивую свадьбу, и рожай детишек, сколько влезет. У тебя еще хреново море шансов родить ребенка, и не одного, заметь себе. Так что все твои вопли гроша ломаного не стоят, это я тебе авторитетно заявляю.

— Да что ты знаешь об этом! Когда ждешь, представляешь себе, каким будет твой ребенок, думаешь, как его назвать, а потом раз, и в одночасье все теряешь. Думаешь, это легко!

— Марина, я-то как раз это проходила, и поверь мне, неоднократно. Если бы я каждый раз после того, как теряла ребенка, пыталась бы свести счеты с жизнью, меня бы уже раз десять на свете не было. Когда раз за разом теряешь ребенка, когда каждый год выкидыш, выкидыш, выкидыш, когда носишь под сердцем дитя и уже знаешь, что потеряешь и этого… Думаешь, я в этой жизни только пряники получала? Ох, ошибаешься, подруга. Помнишь, я в прошлом году неделю на работу не выходила, сказала, что к тетке в Сызрань уезжала?

— Ну, помню.

— Очередной сорвался. Мы с Алексеем решили, что это последняя попытка была, сколько можно себя мучить. И возраст у нас уже не тот, чтобы всерьез на что-то надеяться.

— Я не знала.

— Никто не знал. Это наша вечная боль. С Димой у нас просто ничего не получалось, с Алешей — выкидыш за выкидышем. И врачи ничего не могут поделать. За границей может быть и выходили бы… А может быть и нет. Природу не обманешь. Раз не принимает ребенка, значит, все равно ему бы не жить на этом свете.

Тут Юлька, отвернувшись от Марины, тихонько заплакала. У Марины глаза полезли на лоб. Ее неунывающая подруга тоже не так счастлива, как может показаться со стороны неискушенному взгляду, у нее тоже проблемы, и по сравнению с ними то, что произошло с ней самой, действительно еще не самое страшное. Бедная, каково ей пришлось. И ведь действительно, Юльке уже пятый десяток, в этом возрасте все уже бабушками и дедушками начинают становиться, а она еще матерью ни разу не была! И здесь все неладно. За что же их так!

Марина крепко-крепко обняла Юльку, и они на пару всхлипывая еще долго сидели, баюкая друг друга в объятьях и потихоньку успокаиваясь. Потом Юлька посмотрела на Марину и вдруг прыснула со смеха. И действительно, было над чем посмеяться: у обеих лица красные, опухшие, носы хлюпают как у простуженных пингвинов. Те еще красотки, одним словом. Они дружно отправились в ванную приводить себя в порядок под холодной водой, потом Юлька еще немного посидела на гостеприимной Марининой кухне, выпила черного кофе по-турецки и уехала домой. Уже почти засыпая, до Марины вдруг дошло, что сегодня ее подруга сделала для нее то, что она в свое время сделала для Васи — заставила хотеть жить. Жить несмотря ни на что.

* * *

Потихоньку в город вползала весна. В этом году она была какая-то вялая, ленивая. Ручьи то шустро бежали по улицам, то вновь застывали в ледяные корочки, сосульки на крышах выросли просто гигантских размеров, и никто не сбивал их вниз. Будто никому своих затылков не жалко, или все поголовно в касках ходят. Да и снег временами принимался идти так интенсивно, словно ему было еще лежать и лежать в сугробах на московских газонах.

Марина почти совсем оправилась, если говорить о ее физическом состоянии. Она даже потихоньку снова начала заниматься фитнессом, на всякий случай предупредив тренера о своих проблемах. Теперь она тренировалась по облегченной программе, но уже недельки через три могла бы и перейти к обычной нагрузке. Если в первый месяц после выписки из больницы ее шатало из стороны в сторону, и ей приходилось каждые десять минут садиться и отдыхать, то сейчас она чувствовала себя вполне сносно. По крайней мере, унизительное чувство беспомощности, ощущение, что она — большая дохлая курица, ушло бесследно. Единственное, что напоминало ей обо всем случившемся — это шрам на животе, да боли, как при месячных, только сильнее, подчас настигающие ее в самое неподходящее время и в самых неподходящих ситуациях. Участковый гинеколог сказал ей, что такое бывает после подобных операций, хотя и нечасто, и ничего страшного в этом нет. Посоветовал пить болеутоляющие и спазмолитики вроде Но-шпы. Ему-то хорошо: «ничего страшного в этом нет»! Его бы, гада, так хоть разочек скрутило, вот она бы на него полюбовалась, как ему анальгин помогать будет!

Что же касалось ее душевного состояния, то здесь все обстояло куда сложнее. После разговора с Юлькой Марина решила, что справится с тем, что на нее навалилось, не даст депрессии засосать себя в свои сети. И эта уверенность действительно некоторое время помогала ей держать свои чувства в узде, под надежным контролем. Все шло очень даже неплохо, пока Марина не замечала поблизости от себя чужих детей. Тут ее переклинивало так, что попадись она в эти моменты в руки какому-нибудь психоаналитику, материала для докторской диссертации у того было бы, хоть отбавляй.

Сначала ее безумно тянуло к ним, таким маленьким, крошечным, беззащитным, и Марина едва сдерживала себя, чтобы прямо на улице не подойти к чьей-нибудь коляске и не погладить чужого ребенка. Потом ее душу стала захлестывать волна черной зависти к их родителям, и она могла часами вглядываться издалека в их лица. Чем они лучше, что им дали детей, а ей нет? И у бомжей дети есть, и у пьяниц, и даже у наркоманов. А она что, хуже даже, чем они? Или это кара за то, как она обошлась с матерью и сестрой? Но ведь они первые это начали, она же не виновата! Или сверху этого не видно? Есть ли справедливость на этом свете? И для кого?