Ты, я и Гийом - Диана Машкова Страница 47

Я с усилием, но все же вежливо попрощалась и вышла из ее огромного, обставленного шикарной итальянской мебелью кабинета. А потом спустилась на второй этаж, в отдел кадров.

Две сотрудницы сидели за обшарпанными рабочими столами, уткнувшись в старые толстенные мониторы, и заполняли какие-то таблицы.

– Ну, как успехи? – спросила та, что постарше.

– Нормально, – расплывчато ответила я.

– Берет? – снова последовал вопрос.

– Я так поняла, что да.

Странно, хочу ли я работать здесь, меня даже не спросили.

– А-а-а… – Она даже глаз не отвела от экрана. – Нашла себе ездовую лошадку, а заодно и девочку для битья.

– Почему?! – переспросила я, нахмурившись.

– Да потому, – отмахнулась она. – Тебе хоть про банкеты рассказали?

– Н-н-нет, – ответила я, уже предвидя очередное неприятное откровение.

– Как всегда, – женщина вздохнула. – Придется мне тебя просвещать: пару раз в год наше руководство устраивает «корпоративы» по разным праздничным датам. Приглашают нужных людей, важных клиентов. У них свой санаторий есть в Боровом. Рядовых сотрудников – точнее, молодых симпатичных сотрудниц – ты подходишь, – она наконец оторвалась от монитора и кинула на меня беглый взгляд, – тоже зовут. Только не как гостей, а в качестве обслуги. Официантками.

– Ну и что? – спросила я с вызовом. Мне уже начинала надоедать эта болтливая тетка, живущая в каком-то своем мирке.

– А то! – резко бросила она. – Заранее предупреждаю: у каждого банкета всегда есть продолжение – там же, в номерах санатория. Каждый половозрелый мужик выбирает себе официанточку и… – она многозначительно закатила глаза.

Я сообразила, что пауза слишком уж затянулась, только когда кожей ощутила на себе ее пристальный, изучающий взгляд.

– А просто нельзя, что ли, не пойти? – Щеки у меня снова начали краснеть, а возмущение подкатило аж к самому горлу. Ясно, что сама я здесь работать теперь точно не собираюсь. Но больно было до слез за тех девушек и женщин, которые выбрали себе такую судьбу!

– Не-а, – кадровичка покачала головой. – Уволят сразу. А где сейчас работу нормальную найдешь? Мы на свои зарплаты и детей, и родителей кормим. Некоторые и мужей заодно. Нигде же толком не платят. Я вот из школы пришла – историю преподавала, – с грустной гордостью добавила она.

Не помню, но, кажется, я не сказала больше ни слова. Молча забрала свои документы и, едва разбирая дорогу, путаясь в хитросплетениях низеньких коридоров, вышла из офисного здания практически под стенами белокаменного Кремля. Так вот ты, оказывается, какая, родная моя Казань!

После этого случая я побывала еще на нескольких собеседованиях: нельзя мне было сдаваться. Положение не то. Но максимум, куда могли взять человека, пришедшего «с улицы», – это мелкая должность с зарплатой сто-двести долларов и беспрекословным подчинением начальству. Без собственных мыслей. Без инициатив. Никто и не заикнулся о возможности какого-то там роста. А если мне по неосторожности случалось задать подобный вопрос, меня окатывали уничтожающим взглядом и презрительно пожимали плечами.

В результате этих унизительных мытарств длиною в месяц понятно стало одно – не могу я включиться в игру с такими правилами! Вспомнились разъяснения всезнающего Карима, и я пожалела, что не прислушалась к его словам. Только зря потеряла время и, главное, нервы. Одни только повсеместные издевательства над моей диссертацией чего стоили! Каждый норовил меня в нее мордой ткнуть.

Не знаю, кому нужно было сказать спасибо за то, как остро и болезненно я воспринимала теперь окружающий мир – наверное, все-таки Аполлинеру. Но мое понимание смысла человеческой жизни не имело больше ничего общего с тем, как растрачивало дни большинство окружающих меня людей. Литература, медленно, долго, как камень точит воду, но сделала свое дело. Меня манили какие-то неясные, высокие цели, какие-то далекие и прекрасные горизонты, которые всенепременно должны служить человечеству «во благо». Но как это все увязать с необходимостью думать о хлебе насущном?! Как обеспечить хоть сколько-нибудь достойную жизнь своему ребенку?!

Снова наступили тяжелые и сводящие с ума дни размышлений о том, чтобы уехать в Москву и попытать счастья там. Жить независимо от мужа в Казани я, как выяснилось, не могла: без восточной покорности и знания татарского языка ни одного работодателя я не интересовала. Образование в зачет не шло. А Москва все-таки другое дело. Как говорит Карим, там всем работа найдется. Вдруг и у меня что-то получится, я и Катеньку тогда сразу же заберу.

И еще – были мысли, которых я не позволяла себе открыто, но и отделаться от них не могла: я думала, что, если буду с Артемом рядом, если смогу видеться с ним каждый день, у него будет шанс по-настоящему полюбить меня. И тогда уже никакие глупые преграды нам будут не страшны. Чашу весов, сам того не зная, склонил в пользу Москвы именно Артем. Ни на одно собеседование в Казани я больше не пошла.

До защиты диссертации оставалось еще две недели. Ничего путного я теперь делать не могла – только выполняла ежедневную работу по дому и старалась как можно больше времени проводить с Катюшей. Днем мы играли, гуляли, листали книги, учили первые буквы, а по ночам – до самого утра – я сидела, упершись лбом в деревянные перекладины детской кроватки, и гладила свою ласточку по крошечному шелковистому кулачку. Слезы текли из глаз по щекам такими бесконечно-ровными ручьями, что казалось, наутро я увижу в зеркале две глубокие борозды на своем лице.

Я думала, думала, думала. Бесконечно. Мне предстоял самый смелый и самый ужасный поступок в жизни – оставить собственного ребенка, бросить крошечное любимое существо, которое полностью зависело от меня. В голове вертелось одно только слово: «кукушка». Оно доводило до исступления, до нового приступа отчаяния и истерических слез. Нет, я не собиралась оставлять Катеньку в Казани навсегда, даже и мысли такой не допускала! Да, я собиралась приезжать к ней как можно чаще – если получится, каждые выходные. Но пока я не найду денежную работу, пока не смогу снимать приличное жилье, пока не придумаю, как устроить ребенка в детский сад без прописки, и не найду способ оставаться с дочкой дома, когда она будет болеть, я не смогу забрать ее с собой в Москву. Бог его знает, как долго протянется это ПОКА. Сердцем я понимала, что не выдержу разлуки с дочерью дольше, чем на несколько месяцев. То есть, если смогу решить все максимум за полгода – мы будем жить в Москве, не успею – плюну на все и вернусь. Катя важнее каких угодно условий, денег, амбиций. Тем более что самой-то мне не так уж много надо: хватало бы на еду да пускали бы в библиотеку. Но я уже давно не одна. И все, чего я стремилась в материальном плане достичь, я обязана была сделать ради ребенка. Но только мало окажется в этом смысла, если ребенок будет не со мной, а значит, не получит самого главного – материнской любви и ласки. Мысленно я дала себе «на разгон» шесть месяцев – вполне достаточно, чтобы и с работой определиться, и с Артемом окончательно все решить. А если путного ничего не выйдет, вернусь в Казань. Попрошусь обратно в родной университет (по крайней мере, там меня ждет любимая работа), а по ночам буду мыть полы, чистить картошку в ресторане, танцевать стриптиз – да что угодно, лишь бы обеспечить жизнь родного дитяти.