Хозяйка Рима - Кейт Куинн Страница 48

Кое-кто смерил его злобным взглядом.

— Но не будем гадать, ибо это пустое занятие. Думается все же, что никто из нас не хочет повторения Года четырех императоров. По крайней мере, я этого точно не хочу. У меня есть сын, которого я не хотел бы потерять, у меня есть дочь. И если узилище сделало в тридцать три года мои волосы седыми, легко представить себе, что оно сделает со мной в пятьдесят три.

По залу заседаний пробежал легкий смешок.

— Даже те из вас, кто искренне считают, что из них вышел бы лучший император, нежели Домициан или даже Сатурнин, скажите, неужели вам хочется новой гражданской войны? Лично я в этом сильно сомневаюсь. Потому слишком дорогой окажется ее цена.

Неожиданно голос Марка зазвучал со всей своей силой, долетая до самых дальних углов зала.

— Но именно это вы нам и предлагаете — войну. Всякий раз, когда вы испуганно сбиваетесь в кучки и начинаете перешептываться о том, что следует пойти на уступки, всякий раз тем самым вы прокладываете дорогу войне. Я же отказываюсь в этом участвовать, потому что я… ненавижу уступки.

Казалось, что присутствующих буравит своим взглядом сам божественный Август.

— И уж тем более уступки такому ничтожеству, как Сатурнин. И до тех пор, пока ваша поддержка не будет целиком и полностью на стороне Домициана, — потому что это единственное средство поставить на место ничтожество, заполучившее под свое командование армию, — до тех пор, пока этого не произойдет, братья мои сенаторы, я лучше буду сидеть дома. Буду заниматься воспитанием дочери и думать о том, не приведут ли ваши дрязги к тому, что голова ее когда-нибудь окажется насаженной на германскую пику.

Воцарилось гробовое молчание. Сенатор Марк Вибий Август Норбан, хромая, покинул Сенат.

— Отец! — Сабина потянула Марка за руку.

— Что? — Покрывало соскользнуло ей на спину, и Марк поспешил натянуть его дочери на голову, прикрывая волосы. Даже если бы зимний ветер и не обдавал своим ледяным дыханием им лица, от храма Минервы, с его суровым мраморным залом, все равно веяло холодом. Никто не входил сюда с непокрытой головой.

— Скажи, а почему боги предпочитают белых быков?

Жрец, что вел за собой быка, смерил Сабину колючим взглядом, и Марк прижал к губам девочки палец. Правда, сам он при этом едва не расхохотался. Белые быки, белые лебеди, белые свиньи — почему боги требуют, чтобы приносимые им в жертву животные были непременно белого цвета? Сейчас, когда столько матерей молятся за жизнь своих сыновей в Германии, как тех, что оказались в стане мятежников, так и верных императору, в Риме не осталось ни одного животного белого цвета. Из зала заседаний Сената Марк направился прямиком на рынок в поисках жертвенного животного, и был вынужден заплатить неслыханную сумму за тощего бычка, мясом которого не накормить и семью из пяти человек.

— Богам нужна лишь их кровь, Сабина.

Верховный жрец подвел бычка к ступеням храма. Еще два жреца тихо читали молитвы. Бычок же вскинул нос, принюхиваясь к запаху. Ступени были красно-бурыми и липкими. Сабина явно нервничала, однако в храм она напросилась сама.

— Я тоже хочу помолиться за Павлина, — сказала она отцу.

Нож в руках жреца сначала взмыл вверх, а затем скользнул вниз. Марк позволил дочери зарыться лицом в складки его тоги. Бычок взревел, ноги его подкосились, и Марк шагнул вперед, чтобы омыть руки жертвенной кровью.

— Минерва, защити моего сына, — прошептал он. Перед его мысленным взором тотчас возник сначала четырехлетний крепыш, который с виноватым видом признался ему, что подбросил в кубок матери жука, затем юноша, с гордостью натирающий до блеска свою новенькую преторианскую бляху, затем молодой мужчина, извивающийся в хищных объятиях Лепиды.

— Минерва, богиня воинов. Я обещаю тебе тысячу быков, белых или любого цвета, какого ты пожелаешь, лишь бы мой сын вернулся домой живым.

Марк сцепил в молитвенном жесте окровавленные пальцы. Жрецы продолжали читать молитвы, бычок испустил дух.

— Кровь за кровь.

— Мы сделали все, что в наших силах, — командующий Траян пожал плечами. — Теперь остается только ждать.

Павлин покосился на своего заместителя: коренастый, крепкий, широкоплечий, лет на двенадцать-тринадцать старше его самого. Доспехи сидят на нем как вторая кожа. Под началом Траяна были самые свирепые легионы Нижней Германии, и по идее, именно он должен был возглавить наступление на мятежников Сатурнина. Однако родственник Павлина, Липпий, истерично настоял на том, чтобы Павлин, вопреки всем правилам субординации, принял на себя неофициальное командование обоими легионами, и Павлин, неожиданно протрезвевший после месяца пьянства и душевных терзаний, согласился.

Ликовать по этому поводу не имело смысла, ведь ситуация была чревата гражданской войной, однако Павлин был не в силах заставить замолчать голос, что звонко пел в его душе — «Командир легионов! Командир легионов!». Вряд ли Траян обрадовался бы, узнай он об этом.

— Ты мне нужен, — честно признался Павлин. — Я не знаю этой страны. Не знаю твоих солдат. Не знаю местности. Ты будешь моей правой рукой.

— Да, командир, — без особого воодушевления произнес Траян. — Я буду счастлив служить под твоим началом.

— Да, но могу ли я во всем на тебя положиться?

Траян окинул его оценивающим взглядом с головы до ног.

— Скажи, ты такой же, как и этот твой женоподобный родственник? — усмехнулся он, и они тотчас стали друзьями. Траян занялся укреплением города, давая Павлину советы, как лучше расположить когорты. Функции же Павлина сводились к тому, чтобы не дать Траяну придушить Липпия, который даже сейчас сидел в своем наскоро сооруженном деревянном дворце и жаловался на жизнь.

И вот теперь они, закутанные в тяжелые плащи, бок о бок сидели верхом на своих скакунах, и дыхание срывалось с их губ белыми облачками пара. Впереди них, опираясь на щиты и о чем-то переговариваясь между собой, выстроились когорты легионеров.

— Каким ветром занесло тебя в Германию? — поинтересовался Траян. — Мне казалось, у тебя есть теплое место во дворце. Признавайся, Норбан, каков твой яд — женщины, семья, долги?

Павлин задумался.

— Женщины, — признался он. — Впрочем, и семья тоже.

— Я готов хоть сегодня броситься усмирять мятежную провинцию и орду диких германцев.

— Я тоже, — сказал Павлин и перекинул гриву коня на другую сторону. Сейчас, перед битвой, Лепида казалась ему далеким-далеким наваждением. Он не мог представить ее лица, особенно сейчас, когда в воздухе смешались запахи снега, стали и грязи, а в ушах стоял гулкий звон щитов. Это были мужские запахи, и среди них женщине места не было.

Траян прищурился, глядя на небо.

— Проясняется.

— Прекрасно, — отозвался Павлин.

Солнечный день, битва, попытки спасти империю от гражданской войны… возможно даже, сегодня он умрет, и тогда отец вновь сможет им гордиться.