Хороша была Танюша - Яна Жемойтелите Страница 48

– Петр Андреевич, – сказала она. – Вы, может быть, объясните мне, что все это значит и зачем вообще этот домик в Лахти? Зачем?

– Ты заставляешь меня быть откровенным, а я уже давно разучился… Ты не против, если я закажу что покрепче? – он действительно умело уходил от прямых ответов, как, наверное, и полагалось прокурору.

– Заказывайте что хотите.

– Сколько еще лет потребуется, чтобы ты наконец поняла, что я тебя люблю? – сказал Петр Андреевич, глядя за окно. – Мне очень странно произносить сейчас эти слова. И очень хорошо, что я говорю их в чужой стране, где никто меня не понимает. Здесь все происходит как будто в отдалении от реальности, поэтому проще. Я тебя люблю, вот и все. С первого дня, как только Серега привел тебя за руку в мой дом, как только я увидел тебя, хрупкое чудо с цыганскими глазами. И это было больше, чем просто восхищение твоей свежестью и красотой. Я залип по-настоящему, как пацан. И злился на себя за то, что вот так по-глупому вляпался. И ревновал тебя к Сереге. В самом начале, когда вы еще жили у нас, я по вечерам прислушивался к звукам, которые долетали из вашей комнаты, и даже пристрастился на ночь глядя слушать «голоса» – только чтобы не слышать твоего голоса, понимаешь? Я помог Сереге с этой вашей квартирой, только чтобы отдалить тебя от себя, я думал, что это пройдет со временем. И сам же потом мучился от того, что больше не могу видеть тебя каждый день…

Она смотрела на него, чуть отстраняясь из чистой боязни его откровения, но желание, таящееся в его взгляде, завораживало. Танюшка облизала пересохшие губы:

– А как же Вероника Станиславовна?

– Вероника Станиславовна… А что Вероника Станиславовна? Она давно не женщина, а мраморная статуя, отполированная научным коммунизмом или еще какой херней. У нее на все есть готовые ответы, она никогда не ошибается и руководствуется исключительно разумом. В последние годы, когда я просыпался рядом с ней в постели, я чувствовал, что от нее исходит настоящий холод, и даже прислушивался, дышит ли она…

– Господи, как страшно вы говорите…

– Да ерунда все. Самое главное, что я теперь наконец сказал это тебе. А ты, может, все-таки что-нибудь съешь? Смотри, как тут все вкусно.

– Да, конечно, – Танюшка с опаской взялась за вилку, потому что ей казалось странным и неудобным есть во время объяснения. А еще она мучительно пыталась вспомнить, как же ей объяснялся в любви Сергей. И не могла, воспоминание заволокло слепое пятно. Так еще холодная осень безжалостно дышит на стекла, затуманивая вид на мир.

Еда показалась ей необыкновенно вкусной, а может, через пищу к ней постепенно возвращался вкус и цвет самой жизни. Петр Андреевич с полуулыбкой наблюдал, как она ест – осторожно, будто боясь обжечься. В какой-то момент она вдруг ощутила запах его парфюма – густой, с чувственными нотками мускуса, потом обратила внимание на его темно-вишневый галстук, который попадал в цвет… Непонятно чему, но чему-то в цвет, хотя ей совсем не хотелось размышлять об этом, вообще ни о чем, она и так слишком долго размышляла в последнее время, что было ей несвойственно. С каждым глотком мартини в нее вливалась давно забытая простая радость от того, что она просто живет на свете.

– Мы потанцуем? – спросила она только потому, что ей захотелось его объятий.

– Ну наконец ты обнаружила свою истинную суть.

Он протянул ей руку, и в этот момент она поняла, что обречена. Вот так, в одночасье, провалившись в сладкий, невозможный дурман.

– А ты здесь самый шикарный мужчина, – сказала она, с любопытством оглядывая смуглых мачо из числа официантов, которые смотрели на нее с откровенным вожделением и думали, наверное, что она подцепила старичка, чтобы опустошить его карманы.

– И этот мужчина вконец рехнулся, – ответил Павел Андреевич, аккуратно, даже с некоторой боязнью обнимая ее за талию. – И не вырывайся, я все равно не отпущу тебя, никогда не отпущу.

– Признайся, ты что-то подсыпал мне в мартини, – Танюшка чувствовала жар его тела, пробивавший броню серого пиджака. – Голова у меня побежала… Знаешь, а мне всегда нравилось, когда ты появлялся в свитере, есть у тебя такой серый, грубой вязки. В этом свитере ты мне казался почти родным, хотя мы ведь и так родственники… То есть не родным, а почти что моим. Ну я не знаю, как еще сказать.

– И не надо больше ничего говорить, Танечка, – кажется, он легко поцеловал ее в висок. – Все уже сказано.

– Нет, я еще скажу. Когда ты в костюме, я тебя немного боюсь. Ты выглядишь, как настоящий прокурор, и мне кажется, что ты вот-вот начнешь меня обвинять.

– Я не буду тебя обвинять. Я сам во всем виноват. Потом, считай, я больше не прокурор.

– Почему?

– Решил подать в отставку. Может быть, еще займусь коммерцией.

– Да? А зачем?

– Боюсь, тебе это не слишком интересно. И вообще – давай не будем сейчас об этом.

О чем еще они говорили в ресторане, она точно не помнила.

Свет луны пробивал плотные шторы насквозь и вырезал из темноты их тела. А он говорил, что это ее тело светится в темноте. Ей не хватало воздуха, она почти задыхалась и лежала с закрытыми глазами, думая, что, может быть, напрасно она пришла сюда, к нему в гостиницу. Он говорил, что в ее теле есть особая скрытая эротичность, неосязаемая, когда она одета, но от этого еще более притягивающая. Она слушала, не понимая, что он имеет в виду. Он говорил, что у нее жадное тело.

– Это плохо?

– Нет. Очень хорошо.

Ее ресницы подрагивали, когда он касался ее, она выгибалась спиной, а иногда прикусывала губу, но сразу отпускала ее, растягивая рот в болезненной улыбке так, что чувствовалась напряженная сила ее подбородка. Стоило им соединиться губами, как они тут же отрывались друг от друга, а потом соединяли языки, тяжело и нервно дыша, почти обжигая друг другу легкие.

– Что же это такое? Почему так? – говорила она. – Почему я так сильно чувствую тебя?

Он повернулся к ней, и в свете огромной луны она наконец увидела его так близко, что не выдержала и вцепилась зубами в его плечо, укусила почти до крови так, что он вскрикнул.

– Как же я люблю тебя! – произнесла она, ощутив себя свободно и легко.

– Ты представляешь опасность, – сказал он.

– Для кого?

– Для тех, кто находится рядом. Сложно пережить близость такой, как ты.

– Это правда? – она приподнялась на локте, желая разглядеть каждый штрих, каждую морщинку на его лице.

Три поперечные морщины на лбу, резкая складка между бровей, похожая на шрам. Она прикоснулась к ней, желая прорисовать контур кончиками пальцев, и ее волосы скользнули ему на лицо.

– Неправда, – сказала она. – Это не ты, а я сейчас умру.

– От чего?

– От любви.

– Неужели ты меня любишь?