Храни меня, любовь - Светлана Полякова Страница 49

И снова он споткнулся о слово «любовь», испугался его, как боятся чуда, как боятся откровенности с самим собой. Как будто — и эта изреченная мысль становилась ложью, и лучше было никак не называть эту странную, теплую, трепетную птицу, поселившуюся в его груди, а — наслаждаться этим новым состоянием души, когда небо обретает яркие краски и ты начинаешь ощущать тонкие запахи весенних трав в осеннем, холодном воздухе.

И сам он становился другим. Точно возвращался к себе — утраченному когда-то. Откуда-то из глубины сознания выплыли стихотворные строчки: «Я был полон отваги, не ведал разочарований и страха… Вот сердце мечтателя и бродяги — глядите… В нем столько фантазий и планов, в нем зов океанов, ревущих под Южным Крестом, в нем грезы о жизни в Париже на бульварах Рембо и Бодлера, в городе Аполлинера…»

И оттого, что все эти слова, ощущения, запахи — все это рождено снова в его сердце ее мимолетной улыбкой, в сердце огромной звездой вспыхнула нежность и благодарность, и… Пет, улыбнулся он ее портрету. Нет, милая. Я слишком боюсь потерять тебя, чтобы назвать это чувство словами.

Я слишком боюсь, что моя мысль станет ложью, найдя словесную форму.

И, подмигнув ей, прошептал вслух:

— Да и к чему это, если мы и так знаем с тобой, как оно называется? Пусть это будет нашей с тобой тайной…

Это была странная прихоть — смотреть на свое лицо как на чужое. Но он ничего не мог с собой поделать. Он пытался увидеть себя другим. Может быть, молодым. Полным романтических иллюзий, с дерзкими глазами. О, как было бы тогда все просто! Он просто протянул бы ей руку и сказал бы ей: пойдем. Она спросила бы: куда? И он просто показал бы ей вверх. Туда. К маленьким звездам. И она бы засмеялась своим нежным, журчащим смехом. Так все и было бы, он в этом не сомневался. Сейчас ему казалось, что в юности у него не было комплексов. Ему хотелось в это поверить, хотя он знал, что они были. В этой жизни, усмехнулся он про себя, мы всегда находим яд для собственной души.

Тот, который смотрел на него из зеркала, был с ним полностью согласен. Он ведь и сам был ядом для Андреевой души.

Где-то, словно в насмешку, прозвучали едва различимые, почти неслышные слова песенки — «видней мужская красота в морщинах и седине». Кто-то просто смотрел телевизор на полной громкости. Шла «Собака на сене». И ведь услышались же именно эти строчки. Как насмешка. Как…

— Капельки яда для моей души, — невесело улыбнулся он.

А вот Волк об этом не думал, пришло ему в голову. Он просто любил. Он просто был готов отдать за нее жизнь, но даже в этом праве ему было отказано строгими цензорами человеческих и волчьих чувств.

И ему вдруг отчаянно, мучительно захотелось, чтобы вокруг был лес, уже покрашенный осенью в золотисто-красные цвета, чтобы опавшие листья мягко шуршали под осторожными его лапами, чтобы он шел сейчас по лесу, пытаясь отыскать ее.

Девочку. Которой угрожает смертельная опасность. Отдать за нее жизнь, испытав величайшее наслаждение любви. Не убогой страсти, а — той, единственной, Великой любви.

Уже почти забытой глупыми людьми и доступной только Волку. Люди уже стали забывать, какой она бывает — эта самая Любовь. Они давно перепутали с ней страсть. Они попытались подчинить Любовь себе, заставить поблекнуть, стать оружием, — но она просто ушла от них. К Волку, который помнил это — «я на любой костер могу взойти, лишь бы только на меня смотрели твои глаза…».

Он, Андрей, не мог позволить себе роскоши быть смешным и великим. Волк — мог. Один выход. Стать на время Волком.

О, как сейчас он жаждал чуда, как он хотел стать собственным героем, взять его силу и его храбрость чувств. Как ему мучительно, страстно хотелось стать этим великолепным оборотнем с благородной душой и нежным сердцем!

И на какое-то мгновение чудо свершилось — он боялся дышать, боялся спугнуть его. Там, в глубине его глаз, словно блеснул опасный огонек, и мышцы напряглись, перестав быть расслабленными и вялыми, и…

Где-то стукнула дверь. Он услышал шаги, кто-то быстро прошел мимо, потом до него долетели голоса, и чудо закончилось.

Не было леса. Не было Волка.

Был он.

Он стоял, рассматривая в зеркале свое лицо. Зеркало висело на стене туалета. В офисе студии. Прямо над банальными умывальниками, розовыми бумажными полотенцами и сушилкой для рук.

Он рассмеялся — ибо реальность была смешна.

И почему-то вспомнилась строчка из стихотворения Борхеса: «Боюсь, что предстоящее (теперь — исчерпанное) взойдет аркадой напрасных, убывающих и смутных зеркал, приумножением сует».

Он поспешил прочь, чтобы сбежать от этого «приумножения сует», сохранить в сердце хотя бы немного Вечного Волка. Остановился у большого окна в коридоре, посмотрел на часы. До встречи с пей оставалось два часа. Половина жизни. Целая вечность. И зачем он позвал ее в этот ресторан? Потому что боялся испугать? Да, ресторан выглядел безобидно, ни к чему не обязывая… Как простая благодарность ей за то, что была так добра к ним с Анькой.

Она ведь могла отказаться, если бы он пригласил ее на… свидание. А ему больше всего на свете хотелось сейчас еще хотя бы раз увидеть глаза, за которые не страшно и на костер взойти. И коснуться губами нежной ее руки, хотя бы так, едва, легким касанием губ — выпустить частичку нежности, заполняющей сейчас его душу.

Даже если прав старик Борхес и «предстоящее» окажется «исчерпанным». Может быть, ему удастся уловить еще одно мгновение?

Время тянулось медленно. К половине пятого началась небольшая передышка. Праздные дамы уже отправились по домам, готовить ужины, а рабочие еще не пошли с работы. Раньше Шерри бы этому обрадовалась, как всегда радовалась, но не сейчас. Сейчас она волновалась. Тоня видела, как напряглась Шерри.

— Да что с тобой? Шуркин, успокойся. Все будет хорошо, вот увидишь, — попыталась она успокоить подружку.

Та кивнула, выдавила улыбку, но она даже слова Тонины вряд ли расслышала, погруженная в свои мысли.

— И вообще — тебе уже пора, — решительно сказала Тоня. — Надо привести себя в порядок. Принять душ. Ты же идешь на свидание. С приличным человеком. Давай я тебя прикрою… Скажу, что тебя стошнило от вида Бравина.

— Бравина? — Шерри посмотрела на нее удивленно и настороженно. — А где…

Ну все, подумала Тоня. Даже Бравина не видит, так взволнована. В другое время она бы даже обрадовалась, что Шерри не обратила внимания на мощный бравинский затылок, застывший в конце салона, там, где эта курвочка его стерегла изысканные золотые украшения. Она стерегла их, а Бравин стерег ее.

«А ведь Шерри придется сейчас идти мимо него, — подумала она с тревогой. — Зря я ей его показала. Или — наоборот? Пусть уж будет готова к этому жизненному препятствию грядущему счастью…»

— Вон он, — решительно показала она коренастую фигуру бывшего Шерриного бойфренда.

— Тьфу ты, напасть какая… Вот совсем мне с ним сейчас встречаться не хочется…