Никогда не называй это любовью - Дороти Иден Страница 49

Конечно, эти длинные и сугубо личные письма в Элшем было очень рискованно писать. Поэтому время от времени приходили и официальные письма от Парнелла, их Кэтрин и показывала Вилли.

Дорогая миссис О'Ши.

Огромное Вам спасибо за Ваши письма и телеграмму. Вчера я был сильно болен, но сегодня мне значительно полегчало. Я уже говорил, что все меняются после того, как проведут тут три или четыре недели. И еще хочу попросить Вас и остальных наших друзей особенно не тревожиться из-за сообщений в газетах.

Мой выдающийся друг мистер Фостер в последнее время стал весьма неприятен. Он отказывает мне во встрече с адвокатом, если при этом не будут присутствовать два тюремных надзирателя, посему я отказался от встречи с адвокатом совсем. Мистер Фостер также не разрешает мне встречаться с посетителями не в камере, поэтому я отказался и от этих встреч. Но наверняка со временем все вновь образуется.

Искренне Ваш Ч.С.П.

Свои же личные письма Кэтрин получала на имя некоей миссис Карпентер в небольшом магазинчике в Сохо. Она приходила туда один раз в неделю, очень скромно одетая, презирающая свою вынужденную маскировку, однако страстно ожидаемое письмо от возлюбленного было ей наградой за ее страдания.

Моя дорогая!

Теперь, когда все спокойно и перед моим мысленным взором стоит твое прекрасное лицо, я могу высказать тебе все, как если бы ты сейчас находилась в моих объятиях.

Я изо всех сил стараюсь устроить так, чтобы добиться для тебя разрешения приехать и увидеться со мной. Если удастся, то я буду просить о встрече с моей кузиной миссис Блай, приехавшей из Англии.

Я в высшей степени наслаждаюсь теперешней моей жизнью, наполненной ленью, ничегонеделанием, отсутствием всяческих забот и ответственности. Беспокоюсь лишь за твое здоровье и счастье. Ты должна постараться не чувствовать себя несчастной.

Наверное, тебя встревожило бы известие о моем легком недомогании, правда, весьма неромантического характера. У меня заболело отнюдь не сердце, а, страшно даже признаться, – желудок! Однако наш врач при помощи горчицы и хлородина быстро привел меня в порядок. Действительно, я очень быстро подхватил этот чисто «тюремный недуг», который рано или поздно овладевает каждым, кто находится здесь.

Один из заключенных, просидевший здесь уже почти девять месяцев, ухаживал за мной, словно родной брат. По утрам он давал мне соду с лимоном, а потом уже – завтрак. На ужин выбирал самые лакомые кусочки и варил отменный кофе из зерен, которые сам обжаривал ежедневно. И в конце концов как-то вечером, перед тем как нас разводили спать, он принес мне стакан горячего виски.

Не думаю, что мое существование здесь можно считать очень хорошим: ведь эта тюрьма считается самой строгой из всех, а мои тюремщики стараются еще больше усилить эти строгости в соответствии со своими личными понятиями о моей персоне, а думают они обо мне весьма не лестно. В помещении, где я нахожусь, очень жарко и совершенно сухо. Поэтому они хотят перевести меня в такое место, откуда я вообще не смогу видеть солнце, но я наотрез отказался, и они не стали пока особенно настаивать.

Сейчас я лежу в этой старинной тюрьме и думаю о тысячах, миллионах поцелуев, которыми осыплю тебя при первой же нашей встрече. И еще надеюсь, что скоро буду лежать рядом с тобой, на том самом месте, где раньше. Спокойной ночи, любимая…

Изобретательность Чарлза, казалось, была безгранична. Кто-то, а скорее всего, дружелюбно настроенный надзиратель, раздобыл для него симпатические чернила, которые Чарлз и отослал Кэтрин, наказав ей отнести их к одному доверенному химику, проживающему в Лондоне. После этого они смогли переписываться с большей свободой: они писали этими чернилами свои личные послания друг другу между строк коротких формальных писем.

У меня все идет превосходно, и меня радует положение дел за стенами моей темницы. Я уже говорил, что правительство теперь не знает, что с нами делать, и ему неминуемо придется понять нас и предоставить нам более-менее достойные извинения, которые будут заключаться в том, что они позволят нам заниматься нашими делами лично. Твое письмо принесло мне огромное облегчение, но все-таки я постоянно пребываю в тревоге, а не случится ли с тобой что-нибудь плохое. Поэтому, умоляю, береги себя и нашего ребенка.

Ей пришлось бы вечно мучиться от стыда за то, что в самом начале декабря, прочитав в «Гражданине», что здоровье ирландского лидера, пребывающего ныне в Килмейнхэмской тюрьме, вызывает некоторую тревогу, она испытала такой сильный приступ безнадежного отчаяния, что поддалась искушению высказать все свои опасения и беды на бумаге и отослала письмо прежде, чем успела образумиться.

На следующий день, перед тем как Чарлз получил это неосторожное послание, пришло письмо от него, где он, как обычно, высказывал свою тревогу за ее состояние.

Ты увидишь статью в «Гражданине» насчет состояния моего здоровья, и она, наверное, обеспокоит тебя, поэтому я и пишу тебе, чтобы предупредить: все это очень сильно преувеличено с целью перевести нас в другое помещение, отвратительное во всех отношениях. Что же до моего здоровья, то я подхватил легкую простуду, которая, по словам нашего врача, пройдет через день-другой.

Ты ни в коем случае не должна обращать внимание на статьи в газете, поскольку эти сведения искажены и не являют собой истины. Я не ем хлеба, за исключением того, что дают на завтрак, но нам с Д. удалось тайно раздобыть себе котлеты, которые мы приготовили сами, как и чай. Еще у нас всегда есть холодная ветчина.

Однако при помощи громкого протеста и других волнений мы надеемся вынудить правительство давать людям нормальную еду.

А ответ на ее отчаянное письмо пришел почти сразу же вместе с последней почтой:

Ты ужасно напугала меня, когда написала в своем письме, что я убиваю тебя и наше будущее дитя. Ну нет уж, скорее я откажусь от своего «места», оставлю политику и уеду куда угодно, как только ты пожелаешь этого. А ты?

Уедет ли она? Со всей решимостью, на какую она была способна, Кэтрин отталкивала от себя эту мысль, подобную мукам Тантала. В конце концов, нельзя же погружаться в свое несчастье до такой степени, чтобы становиться такой эгоистичной и недальновидной! И она написала ему в ответ:

Твое письмо принесло мне огромное утешение и облегчение. Всю последнюю неделю я страшно боялась за тебя. Дорогой, умоляю, береги себя, и тогда я тоже сделаю все, чтобы как следует позаботиться о себе.

Обещаю, буду беречь себя как только смогу. Ведь мы живем только друг для друга и должны прожить еще много-много лет вместе.

А потом наступило Рождество, вместе с которым пришло и послание от Чарлза:

Желаю тебе самого-самого счастливого Рождества, моя дорогая!

Мысль о том, что Чарлз проведет Рождество за тюремной решеткой, была для Кэтрин слишком невыносима – с этого времени она потеряла терпение. Она начала непрестанно задавать Вилли вопросы, требовательно спрашивая его, что будет дальше. Вилли делал все от него зависящее, но этого было по-прежнему недостаточно. Естественно, ему было весьма приятно восседать с Джозефом Чемберленом и сэром Чарлзом Дилком, обсуждая с ними условия, на основании которых правительство смогло бы освободить узников, при этом не потеряв своего лица. Но ничего, кроме разговоров, не происходило. То он должен встретиться в Дублине с мистером Фостером, то – с мистером Гладстоном, если это будет необходимо. Тогда Кэтрин сама написала мистеру Гладстону записку, в которой просила его принять ее, но премьер в это время находился с визитом в Шотландии, а потом – в Хавардене. Так или иначе, казалось весьма вероятным, что он вообще не собирается встречаться и говорить с ней.