Испить до дна - Елена Ласкарева Страница 49

...Алексей, однако, не ушел, а оскорбленно уселся на приступок кампанилы.

Понурясь, он размышлял о своей горестной судьбе: «Сижу никому не нужный, как нищий на паперти. Жду, когда сжалятся и подадут милостыню — хоть одну улыбку этих пухлых губок, хоть один внимательный взгляд. Пода-айте на бедность... Какое унижение! Тоже мне Алексий, Человек Божий..., Хотя, пожалуй, теперь я его начинаю понимать. Сам не знаю почему, но я готов просидеть вот так, возле ее мольберта, хоть семнадцать лет. Авось хоть малая малость перепадет от ее щедрот! А все-таки обидно, что какую-то церковь, пусть даже и роскошную, предпочли мне, Алексею Никитину...»

Вот уже на белом листе появилось полукружье первой арки. Как маленькая радуга...

И только тут до Алены дошло, что своим поведением она могла действительно больно обидеть его. Кто, кроме художников, смог бы понять ее состояние!

Осознала она и еще одну важную вещь. Впервые в жизни ее мужчина — не художник!

А это значит, что разорвался круг, по которому она бесконечно и бесцельно бежала, как белка в колесе! Теперь она свободна, и тень погибшего Алика оставила ее навсегда.

Больше не будет подсознательно срабатывать тягостный комплекс вины, заставляя ее постоянно отдавать долг своей несостоявшейся первой любви.

— Спасибо тебе, Алеша.

— Прости, ты что-то сказала?

— Я очень благодарна тебе.

— За то, что сижу в сторонке как дурак и помалкиваю в тряпочку?

— Ну и за это.

— А еще за что?

Внятно объяснить, в чем дело, она не смогла бы даже при желании, а потому резюмировала коротко, но с чувством:

— За все.

И сразу его обиды как не бывало, Никитин вновь стал самим собой. Подошел, встал за ее плечом, с любопытством наблюдая, как из белой бумажной пустоты рождается Сан-Марко в миниатюре:

— Изумительно!

Алена уже привыкла — все нормальные люди, не художники, воспринимают этот процесс как некое маленькое чудо. Но сейчас похвала была ей особенно приятна.

— Жаль, что нельзя подняться на крышу, — вздохнула она. — С удовольствием бы зарисовала вблизи ту четверку коней. Видишь, над порталом? И они, и всадники — как живые.

— Погоди, — оторопело сказал Алексей. — Неделю назад никаких всадников там не было.

— Брось! Ты просто не заметил.

— Да нет же, специально рассматривал. Мне тоже лошадки понравились.

— Наверно, глядел против солнца, вот и почудилось.

— Это было вечером.

— Значит, наоборот, в темноте.

Они вдвоем озадаченно уставились на скульптурное украшение над церковным входом.

И вдруг статуи всадников... зашевелились!

Алеша с Аленой одновременно принялись протирать глаза. Парная галлюцинация не рассеялась. Наездники по-прежнему двигались: кивали, указывали пальцами вниз, как будто прямо на Аленин этюдник.

— Давай ущипнем друг друга!

— Давай! Только не жалея, сильно.

— Ай!

— Ой!

— Теперь что?

— Все то же.

Если это и был гипноз, то массовый: пьяцца Сан-Марко на глазах наводнялась народом, и все глядели на портал главного городского собора.

А четверо оживших изваяний вдруг развернули над собою гигантский транспарант, чтобы собравшиеся внизу могли разобрать четкие алые буквы.

— Да это же акция протеста! — расхохоталась художница. — Ты был прав, лошади отдельно, люди отдельно. Вот молодцы ребята, выбрали местечко, где их никто не достанет! Леш, чего они требуют, переведи!

Алексей прочел и расхохотался еще громче, чем она:

— Представляешь — независимости! Хотят отделиться от Италии! Чтоб Венеция стала самостоятельной республикой, как было до девятнадцатого века, до наполеоновских завоеваний! Ой, не могу, итальянцы без Италии...

— А знаешь, моего прапрапрадеда называли «декабрист без декабря».

— А кто он был?

— Князь Вяземский.

— Тот самый?

— Ну конечно. Я, к твоему сведению, знатная дворянка.

— «Отроковица из роду царска», — пробормотал Алексей непонятную ей фразу. — Все сходится...

— Его сиятельство, мой предок, не присутствовал на Сенатской площади, хотя и разделял взгляды декабристов.

— Зато ты, кажется, сумеешь наверстать упущенное. по-моему, тут грядет настоящее восстание, и мы будем его свидетелями. — И он опять ехидно засмеялся.

А вокруг них уже кишели люди, в основном молодежь. Парни и девушки что-то скандировали с решительными и суровыми лицами, у многих были плакаты в поддержку всадников, восседающих на бронзовых конях.

Одного из демонстрантов откровенный смех иностранного туриста слишком задел за живое. И юный венецианец, серьезно ратующий за государственный суверенитет, резко наклонился и боднул Алексея лбом в живот. Лоб, видно, был крепок, потому что Никитин, охнув, согнулся пополам.

Люди вокруг закричали, заволновались. Агрессия заразительна. От нее, как от взрыва, кругами распространяется волна.

«Второй раз за два дня назревает драка! — перепугалась Алена. — Я должна пресечь!»

И, не дожидаясь, пока Алеша даст сдачи юному борцу за независимость, она схватила с этюдника первый попавшийся тюбик и, надавив, выпустила густую струю краски прямо в озлобленную физиономию обидчика.

К несчастью, в тюбике оказался «кармин красный», и выглядел он как артериальная кровь.

Сторонник суверенитета, тыча в Алену пальцем, закричал, что в него стреляли. При этом он показывал всем свои пустые ладони — я, дескать, безоружен, так за что меня?..

Люди оборачивались и видели, что он тяжело ранен в голову. Поднялся беспорядочный крик.

Демонстранты отвлеклись от собора и плотной массой, вздымая сжатые кулаки и что-то свирепо восклицая, двинулись на чужаков, покусившихся на жизнь их соотечественника.

Алексей, тщетно пытаясь объясниться с атакующими, прикрыл Алену своим телом, но их уже окружали, оттеснив от стены.

«Застреленный» утер лицо тряпичным плакатом и теперь размахивал испачканным полотнищем, словно окровавленным знаменем. Юнец почувствовал себя политическим лидером, возглавляющим восставший революционный народ. Прямо Джузеппе Гарибальди!

Это выглядело бы комично, если б не было так страшно: русскую пару в самом деле готовы были растерзать.

— Мой этюдник! — закричала художница, видя, как погибает под подошвами начатый ею эскиз — маленькая арка-радуга.

Поздно. Краски растоптаны, бумага изорвана, а алюминиевые ножки штатива, того и гляди, будут направлены как оружие против их же владелицы, миниатюрной беленькой девушки в открытом сарафанчике.