Умение не дышать - Сара Александер Страница 49

– Возьми такси, Элси. У меня в кошельке есть деньги.

Я так ошарашена, что не в силах ни рукой, ни ногой пошевелить. Женщина-парамедик что-то шепчет на ухо маме и смотрит на меня, но мама ее отталкивает.

– Позвони отцу и скажи, чтобы срочно приехал, – вопит мама, когда задние двери машины закрываются.

Я стою одна посреди улицы. Волосы у меня до сих пор немного влажные. Уже далеко за десять вечера, но еще не до конца стемнело. Небо цвета темного индиго, воздух середины лета великолепен и целителен.

В такси, по дороге в Инвернесс, я обшариваю мамину сумочку в поисках ее мобильника. Нахожу гору фотографий – я, Эдди и Диллон, а я даже не знала, что есть такие фотографии, – мы на пляже, в Фэйри-Глен, на ферме. Многие снимки помяты и потускнели. Еще я нахожу три баночки со снотворным и неоткрытую пачку презервативов. Мне становится тошно. Я ненавижу мать еще сильней, чем отца. Я ненавижу Тэя за то, что он заставил меня забыть о брате, которому я была нужнее всех. Но сильнее всего я ненавижу себя. Я все еще покрыта морской солью, а когда облизываю губы, меня подташнивает. Такси резко тормозит. Водитель помогает мне выйти и поддерживает, пока я стою на обочине, и меня рвет.

– Как думаете, мой брат умрет? – спрашиваю я, придя в себя.

– Уверен: с ним все будет хорошо, – говорит таксист, маленькими кругами поглаживая мою спину.

Я слышу, как щелкает счетчик.

Звоню отцу с маминого мобильного, но он не берет трубку. Я нажимаю и нажимаю клавишу повторного набора номера. Наконец скрываю номер звонящего, и отец отвечает. Я говорю ему про Диллона, и отец издает такой звук, словно его душат. Я понимаю: когда мы все встретимся в больнице, произойдет жуткий взрыв.

ЭДДИ. Еще ОДНУ, и тогда я засну.

ДИЛЛОН. Больше ни одной не знаю.

ЭДДИ Ну пожааааааалуйста!

ДИЛЛОН. Эдди, я не знаю больше!

Врачи очень обеспокоены состоянием Диллона. Я стою между матерью и отцом за дверью, ведущей в палату интенсивной терапии. Два врача, опустив на шею стерильные маски, рассказывают нам о том, что у Диллона тяжелейшее истощение, которое может привести к отказу работы внутренних органов. Еще говорят, что он обезвожен, что ему необходимо немедленное вливание питательных веществ.

Мы смотрим на него через маленькое окошко. Он то ли спит, то ли без сознания, но, похоже, его совершенно не беспокоит, сколько людей в больничной униформе суетится вокруг. В него втыкают иглы, в его вены закачивают жидкость. Прозрачные трубочки змеятся поперек его лица, входят в его ноздри, а его лицо почти такого же цвета, как простыня, которой он укрыт.

– Можно к нему войти? – спрашивает отец.

– Нет. Сначала мы должны стабилизировать его состояние.

Мама хватает меня за руку и впивается ногтями в мою кожу. Мои мысли бешено мечутся. Я думаю то о том, что Диллон может умереть, то о том, что у моей матери роман.

Нас провожают в комнату для родственников.

Сюда один за другим заходят люди в больничной униформе разного цвета и задают вопросы. Одни и те же вопросы повторяются вновь и вновь.

Он раньше терял сознание?

Страдает ли он какими-либо хроническими заболеваниями?

Каков его вес?

Что он ел за последние несколько дней?

Что пил?

У него депрессия?

Есть ли какие-то проблемы в школе? Дома?

Долго ли он воздерживался?

– В каком смысле воздерживался? – спрашивает отец, когда этот вопрос звучит впервые.

– Я имею в виду ограничение приема пищи и жидкостей.

Родители на этот вопрос ответить не могут, а я не хочу, поэтому помалкиваю. И это получается легко – совсем как пять лет назад.

Проходит час за часом. Я сижу у двери, поэтому первой вижу всех посетителей, проходящих по коридору. Родители сидят у дальней стены. Между ними – потертое коричневое кресло. Отец выдергивает ниточки из обивки. Мать зевает. Оба смотрят в пол.

Как только в коридоре становится пусто, выскальзываю из комнаты и иду по коридорам, заглядывая во все помещения, пока меня не останавливает женщина-врач в белом халате и туфлях на звонко цокающих каблучках. Раньше она заходила в комнату для родственников.

– Ты туалет ищешь?

Я качаю головой.

– Кофейный автомат?

Киваю и только теперь замечаю, как дико мне хочется пить. Врач указывает в конец коридора.

– А я как раз собираюсь навестить твоего брата, – говорит она, улыбается, отворачивается от меня и, цокая каблучками, уходит в ту сторону, откуда я пришла.

– Постойте! – окликаю я ее.

– Да? Тебя ведь Элси зовут?

Врач возвращается ко мне, поправляя висящий на груди фонендоскоп.

– Да?

Мне вдруг становится страшно. Я боюсь того, о чем собираюсь сказать, но женщина улыбается. Она слушает меня.

– Он… В смысле, Диллон… Он долго болел. Он сам себя доводит… И он только делает вид, что ест. Думаю, он не ел несколько дней.

В горле у меня такой ком, что, когда я сглатываю, у меня такое ощущение, будто я проглотила теннисный мячик. Я жду, что врач начнет ругать меня, но она негромко говорит:

– Это ты его нашла, да? Молодец, что вызвала неотложку.

Мне хочется сказать ей, что это я виновата, что я не помешала Диллону, что я позволила ему сотворить с собой такое, потому что была слишком занята, пыталась разобраться в собственной жизни. Но вместо этого я говорю ей про воду с лимоном. На бейджике, приколотом к халату, написано: «Доктор С. Шоу». Интересно, как же ее зовут? Сара. Или Салли. Или Серена, как ту теннисистку, которую обожает мой отец.

– Спасибо тебе, – говорит доктор Шоу. – Ты нам очень помогла.

Когда я возвращаюсь в комнату для родственников с двумя порциями кофе, я чувствую запах спиртного. Отдаю родителям пластиковые чашки и снова сажусь у двери.

– Где ты была? – спрашивает отец.

Я хмурю брови:

– Ходила за кофе для вас.

Отец отрешенно смотрит на чашку, которую держит в руке. Он выпивает кофе залпом и недовольно морщится – вкус ему явно не понравился.

– Ты посмотрела бы на себя, Элси. Чем ты занималась, хотел бы я знать?

Волосы у меня спутались и пропитались солью. От меня пахнет резиной, потом и Тэем.

– Я бегала. Пробежка у меня была.