Далекий мой, единственный... - Татьяна Алюшина Страница 5

Она сделала пару робких шажочков к нему, наклонилась и спросила:

– Пап, ты жив?

– Не знаю, – простонал он, вставая на четвереньки.

Удостоверившись, что отец живой, Юлька аккуратно обошла его по дуге и понеслась дальше к Илье, а мама кинулась к упавшему мужу.

Встретились они на полдороге. Юлька, не сводившая взгляда с Ильи, обнаружила препятствие в виде мамы, только когда столкнулась с ней. Мама, сбитая с ног рыжей торпедой, приземлилась на грядку с петрушкой.

– Ой! – пискнула Юлька и побежала дальше, не останавливаясь.

И, наконец добравшись до конечного пункта, кинулась гостю на шею.

– Привет, Илья!

– Может, нам ее в хор отдать? – спросил папа, вставая и потирая ушибленный бок.

– В церковный! – поддержала мама, вылезая из грядки. – Голосище, как у попа!

Игорь Дмитриевич Расков, Юлькин папа, был доктором наук, преподавал студентам и занимался научной работой в другом институте, академическом. Юлька знала из разговоров взрослых, что папа очень талантливый ученый. Илью те же взрослые тоже называли талантливым и подающим большие-пребольшие надежды. Он являлся кандидатом наук и занимался научной работой вместе с папой, под его руководством, еще с тех времен, когда был студентом.

И так сложилось, что друзья родителей, собиравшиеся у них на даче почти каждые выходные, а иногда и в будни, в большинстве своем оказались учеными. Они часто и помногу спорили и говорили о вещах, совершенно непонятных Юльке. Сидя за столом часами, иногда так увлекались, что, доказывая правильность некоторых мыслей, писали что-то на салфетках, порой изводя целые пачки за один разговор.

Юлькиной энергии и неуемного воображения хватало и на то, чтобы отвлечь от научных дебатов и втянуть в свои игры и замыслы академических мужей и дам. То она придумала театральную постановку сказки «Двенадцать месяцев», а так как ролей было много, девочка задействовала и друзей родителей помимо собственной компании. Ученые мужи бросали свои научные споры и с удовольствием вырезали, клеили и мастерили костюмы и декорации. С не меньшим энтузиазмом учили текст и репетировали, порой так увлекаясь, что забывали об основных участниках представления – детях. После триумфального показа постановки последовали другие спектакли: «Золушка», «Белоснежка и семь гномов», где, кстати, одного из гномов играл академик. Между прочим, роль ему удалась.

Взрослым до такой степени это понравилось, что они и сами стали придумывать какие-то постановки, пародии – все то, что в театральной среде называется «капустник».

Но всегда, всегда на роли главных героев Юлька назначала Илью, а сама, соответственно, играла главных героинь. А какие еще могли быть варианты?

Костюмы и декорации Юлька придумывала сама.

Когда ей было года три, она разрисовала все доступные ей места на стенах квартиры. Папа с мамой пришли с работы и, зайдя в свою спальню, остановились, впав в небольшой шок – стены комнаты в Юлькин (тогда еще, слава богу, маленький) рост были раскрашены зеленой акварельной краской, изображавшей траву.

– Мам! – закричал папа. – Что это такое?

С Юлькой тогда сидела бабушка, потому что родители работали: папа в двух своих институтах, а мама в его же институте преподавала студентам английский.

– Что? – пришла бабушка на зов сына с Юлькой на руках, такой же зеленой, как и трава на стенах.

– Вот это что? – показал папа на стены, а посмотрев на счастливо улыбающуюся дочь, указал и на нее. – И это?

– Юлечка нарисовала траву. Правда, здорово получилось?

– А ты куда смотрела, когда она рисовала? – спросил папа.

– Как куда? Я ей помогала. Одна она бы с таким объемом работы не справилась, – гордо ответила бабушка.

– А что, мне нравится! – вступилась мама. – Живенько так, как в поле.

– Как в дурдоме! – проворчал папа. – Все зеленое, и Юлька тоже!

– У ребенка явный талант! – восхищалась бабушка. – Ей надо обязательно заниматься рисованием!

– А можно не на обоях? – взмолился папа.

– У нее масштабное видение! – рассмеялась бабушка.

Мама с папой смирились – да пусть рисует, где хочет, может, действительно талант. Так Юлька, получив полную свободу и, что самое важное, перестав посягать на папины бумаги как на предмет, где можно рисовать, стала размалевывать стены квартиры.

Родители от этого безобразия только вздыхали, но терпели. На ремонт у них не хватало ни сил, ни времени, но надо было как-то ликвидировать ее художества. Папа придумал гениально простое решение, и через год после «первой травы» в спальне, когда стены закончились и дитя стало поглядывать на его рабочий стол в поисках бумаги, он обклеил все стены снизу белым ватманом – рисуй, ребенок!

И малышка рисовала. Много и с удовольствием.

Когда Юлька стала постарше, ее отдали в художественную школу, и родители, вздохнув с облегчением, все-таки сделали ремонт.

Поэтому никого не удивило, когда она смастерила из старых выцветших штор сказочно красивый театральный занавес, разрисовала костюмы и придумала декорации. Юлька была инициатором, постановщиком и главным художником всех дачных спектаклей, а впрочем, во многом и самой их дачной жизни.

Так замечательно и от этого несправедливо, невероятно быстро пролетело то лето, когда ей было десять лет и она первый раз встретилась с Ильей.

Илье Андреевичу Адорину было в то лето двадцать пять лет.

Он увлекся и начал заниматься наукой еще в школе. Ему было до такой степени интересно, что он зачитывался толстенными научными книгами как художественной литературой. Влегкую поступив в институт, как нынче говорят подростки – не парясь, он учился с постоянным ощущением радости. И уже на втором курсе он занялся научной работой под руководством Игоря Дмитриевича, тогда еще кандидата наук. А дальше по обычным накатанным рельсам – на четвертом курсе Расков выбил ему ставку лаборанта, чтобы тот мог немного подработать, на пятом Илья сдал два экзамена на кандидатский минимум. Блестяще защитил диплом и на его основе написал кандидатскую, через год сдал профилирующий экзамен, а потом и защитился.

Нельзя сказать, что Илья любил дело, которым занимался, – такая постная формулировка не может передать всех тех чувств, ощущений, которые он испытывал, работая.

Он жил этим, дышал, состоял из этого, всегда держа в голове формулы, алгоритмы, а находя верное решение, испытывал такие невероятные по накалу чувства, которые не с чем даже сравнить.

Сто раз прав был Бернард Шоу, когда сказал: «Интеллект – это страсть, и Декарт получал больше удовлетворения и удовольствия, чем Казанова!»

Да, да! Именно так! Это страсть, предощущение победы, когда чувствуешь: вот сейчас, вот где-то близко, вот так правильно – и получаешь, делаешь! И все звенит внутри, ликует, и сил в тебе, как в десятерых, и хочется прыгать до потолка, и приходит невероятное, искрящееся состояние полного счастья!