Гарем - Кэти Хикман Страница 5

Сейчас эти двое мужчин сидели рядом, наслаждаясь дружелюбным молчанием, отточенным многими годами их странной дружбы.

— Что это за орехи? — спросил наконец Пол.

— Здесь их называют фисташки. Взгляните, какой удивительно зеленый цвет! — внезапно воскликнул Керью и рассмеялся. — Встречали ли вы когда-нибудь такую красоту в обычном орехе?

— Если тебя увидит здесь господин посол, после того как он категорически…

— Лелло может пойти и повеситься.

— Боюсь, что из вас двоих тебе придется повеситься первым, мой бедный друг, — невозмутимо парировал Пол. — Я всегда это утверждал.

— Он говорит, чтобы я больше не приближался к плите. По крайней мере, в его доме. Кухню поручили Кутберту Буллу, этому жирному отродью, страдающему плоскостопием, этому огромному павиану, который толком даже боснийской капусты отварить не умеет.

— Ну… — Пол взял еще один орех. — В этом ты должен винить только самого себя.

— Вам известно, как прозвали нашего великого посла?

— Нет, — ответил Пол, — но не сомневаюсь, что ты мне сейчас сообщишь это.

— Его прозвали Старой Девкой.

Пол промолчал.

— Хотите, я вам объясню почему?

— Что за нужда? Я могу и сам догадаться.

— Вы смеетесь, секретарь Пиндар.

— Я? Я, самый смиренный из слуг его высокочтимого превосходительства?

— Да, вы. Вы действительно из его слуг, но если б у него были мозги, он бы давно увидел, что в вас нет ни капли смиренности.

— А о смиренности тебе известно абсолютно все, полагаю.

— Напротив. Об этом предмете, как вы хорошо знаете, я не имею ни малейшего понятия, как и о многом другом, чего не положишь в пирог. Зато мне многое известно о слугах.

— Не переоценивай себя, Керью, как говаривал мой отец все те годы, что ты находился у него на службе. Если, конечно, можно назвать службой твои театральные выходки, в чем лично я глубоко сомневаюсь. — Теперь голос старшего звучал мягче. — Наш уважаемый посол совершенно прав. По крайней мере, в этом случае.

— Ну, ваш отец любил меня. — Ничуть не убежденный, Керью, ловко зажав орех в ладони, раскрыл его одним щелчком. — Если Лелло не вернет меня на кухню, он может пойти и повеситься. Вы видели его в то утро, когда Томас Даллем и его люди открыли наконец огромный ящик и обнаружили, что драгоценный подарок полностью поломан и покрыт плесенью? Наш Томас — для ланкаширца он довольно сносно справляется с речью, между прочим, — сказал мне, и это было исключительно верное наблюдение, что сэр Генри выглядел так, будто тужится, сидя на стульчаке.

— Тебе не кажется, что иногда ты зарываешься, Керью? — Хотя тон Пола был по-прежнему сдержанным, он нетерпеливым движением отбросил горсть зажатых в ладони орехов. — Сэр Лелло — посол великой державы и тем самым уже должен вызывать твое уважение.

— Обычный жуликоватый торгаш. Подумаешь, представитель какой-то торговой компании.

— Он посланник самой королевы.

— Но больше и прежде всего он презренный торгаш. И этот факт слишком хорошо известен остальным иностранцам здесь, в Стамбуле. Особенно другим посланникам, например Байло-венецианцу и послу Франции. И они презирают нас за это.

— В таком случае они просто набитые дураки, — коротко отрезал Пол. — Каждый из нас сейчас в какой-то степени торговец, поскольку мы находимся на службе и у почтенной Левантийской компании, но в этом нет ничего постыдного. Скорее уж наоборот, так как имущество каждого из нас — твое и мое, например, как и достояние всей нашей страны, — зависит от этой службы. Ты еще вспомнишь мои слова и поймешь, как прав я был. И факт этот отнюдь не вредит нашим взаимоотношениям с турками. В действительности сейчас они нас уважают даже больше, чем прежде.

— Только когда им выгодно.

— Именно так. А им это очень выгодно. — Секретарю посольства нельзя было отказать в проницательности. — И выгода их лежит не только в области торговли, тут она для обеих сторон обоюдна, но и в области политики. У нас один общий враг — испанцы. Турки могут развлекаться, настраивая нас против Венеции или Франции, но это пустое. Правда в том, что они нуждаются в нас так же, как мы нуждаемся в них. Известно ли тебе, что мать султана, госпожа валиде Сафие, которая, по слухам, обладает немалой властью (хоть, как я опасаюсь, Лелло не уделяет этому обстоятельству должного внимания), лично ведет переписку с нашей королевой? И она уже отослала ей подарки, равные по стоимости тем, что мы привезли для нее из Англии. И, как мне стало известно, приготовлены и другие дары. Мне будет поручено вручить их королеве, когда я вернусь на родину.

— Разве может человек, запертый в этом узилище, — Керью небрежно мотнул головой в сторону дворца султана, расположенного на дальнем берегу бухты среди куполов и шпилей, толпившихся за сияющими водами, — обладать хоть какой-то властью? Великий повелитель сам не более чем узник. Так мне шепнул кое-кто из янычар, приставленных к нашему посольству.

Ранний предрассветный туман рассеялся почти полностью, и по водной глади уже деловито сновала дюжина или около того каиков и несколько суденышек покрупнее.

— И еще они рассказывают, что там обитают сотни женщин, они называются одалиски, это рабыни и наложницы султана, и что никто из них никогда не покажет своего лица ни одному мужчине на свете, — продолжал Керью.

— Здешние обычаи не сходны с нашими, это так, но, возможно, и не столь отличны, как мы думаем.

— А о владетельной султанше рассказывают еще кое-что. — При этих словах хитрые глазки Керью уставились на Пола. — Говорят, что она крепко заинтересовалась одним джентльменом, тем, который преподносил ей дары нашей королевы. И зовут этого джентльмена секретарь Пиндар. Господи боже ты мой! — Взгляд опального повара засветился ликованием. — Наш-то, Старая Девка, когда услыхал об этом, должно, скривился посильнее, чем когда-либо кривился на стульчаке.

Пол невольно расхохотался.

— Ну, Пол, расскажите о ней хоть что-нибудь. Она ведь мать нынешнего султана, любимая жена старого турка, султана Мюрада? По слухам, в молодости она была до того хороша, что он хранил ей верность и не знался ни с одной другой женщиной в течение двадцати лет. И даже дольше.

— Я не видел ее. Все переговоры велись через разделявшую нас довольно плотную витую золотую решетку. Говорила она со мной на итальянском языке.

— Значит, она итальянка?

— Нет, не думаю.

Пол помедлил, вспоминая едва различимую тень позади тонкого экрана, которая скорее ощущалась, чем виделась, подобно присутствию священника в исповедальне. Вспомнил сильный аромат благовоний, загадочный, как аромат ночного сада, одновременно и сладкий, и завораживающий; обильные украшения, почти невидимо поблескивавшие в темноте; и волшебный голос, такой низкий, бархатный, колдовской.