Трудно быть ангелом - Анна Шехова Страница 5

В начале наших отношений с Тимом мы много говорили о важности свободы, про самодостаточность и индивидуальность, про отвратительность любых трафаретов. Я была убеждена, что наконец нашла мужчину, оценившего меня такой, какая я есть. Он не требовал изучать историю политических партий, чтобы поддерживать разговоры о недостатках демократии, не тащил меня с собой на футбол, не настаивал на том, чтобы я прекратила пользоваться косметикой – ибо это нарушает естественность, не критиковал меня за то, что Баху я всегда предпочту Моцарта, а скрипку – органу.

Но эта странная осень разделила мою жизнь на две половины – прошлое и будущее, между которыми я осталась висеть, не дотягиваясь уже ни до того берега, ни до другого. Вместо моста осталось только терпение.

На улице тянулся бесконечный ноябрь: сырой, темный и пропитанный запахом гниющих листьев. Я ненавидела этот запах, как и жидкую грязь разлагающегося лета под ногами: сколько ни чисти обувь – она моментально становится еще гаже.

Вечно грязные сапоги стали для меня символом того ноября, в котором опять пришлось вспомнить, что «есть, дочка, такая работа – лепить из себя идеал». А идеальная женщина не устраивает скандалов, не поднимает голос до истеричных высот, не жалуется на то, что ей больно и одиноко. Она мудра и терпелива в своих ожиданиях.

Сам факт, что любимый мужчина может заниматься сексом с другой женщиной, меня не слишком трогал. Моя ревность была вырвана с корнем еще на первом курсе института, в пору влюбленности в однокурсника-гитариста с замашками Казановы. Антон носил длинные волосы, играл в команде КВН и не особо часто бывал на лекциях, в результате чего вылетел с факультета после третьего курса. Когда мы познакомились, мою крышу просто снесло вместе со стропилами. Выбор был прост. Либо встречаться с ним, наслаждаться близостью, смотреть на него из зала, вздыхая от счастья – мой мужчина! – и закрывать глаза на его похождения, которых он, к своей чести, не скрывал. Либо – не быть с ним. Я выбрала первый вариант и довольно быстро адаптировалась к такому стилю: обнаружилось, что наличие других любовниц никак не влияет на наши с ним отношения. Разве что способствует дополнительному уважению с его стороны: я была единственной женщиной, которой он мог жаловаться на других.

Но на этот раз все было не так просто.

Те отношения с Антоном, в которых был опробован полигамный стиль жизни, не длились долго, и я изначально не рассчитывала на серьезное продолжение. Несмотря на влюбленность, я слишком трезво мыслила, чтобы заблуждаться на этот счет. Своим здоровым нутром, не тронутым страстью, знала – пройдет. Рано или поздно моя влюбленность уйдет, и я смогу оставить этого человека всем прочим женщинам, готовым в него вцепиться.

Так и случилось.

Но с Тимом принять новый уклад нашей семейной жизни оказалось куда проще на словах, чем на деле.

Рыжеволосая смешливая Настасья из страйкбольной команды стала частью жизни Тима, а значит, и моей. Тим старался не упоминать о ней при мне, однако существование другой женщины – как присутствие покойника в соседней комнате: можно сколько угодно делать вид, что мы одни, но дрожь все равно пробирает.

Тем более сама Настасья, будучи девушкой эмоциональной и влюбленной, не давала забыть о себе. Я угадывала ее звонки еще до того, как Тим тянулся к трубке, и на его лицо набегала виновато-смущенная улыбка. Он брал телефон и уходил на кухню, а я беспомощно грызла ногти, думая – может, отобрать и разбить об стену эту чертову трубку? Или лучше сразу свою голову?

Невозможно запретить людям желать друг друга – рассуждала я. Мой выбор прост: я хочу сохранить наши отношения с Тимом и нужно потерпеть. Немного потерпеть, – и все будет хорошо. «Все непременно будет хорошо», – твердила я себе, стараясь не ловить интонации Тима, когда он отвечал на звонок. «Все будет хорошо», – уговаривала я себя, собирая посуду со стола после одинокого ужина. «Все будет хорошо, не такой уж я скверный Ангел, чтобы меня наказывать», – думала я, не глядя на часы, бесстрастно показывающие полночь.

«Все будет…» Я как мантру повторяла эти слова про себя и вслух перед Тимом, вымученно улыбаясь ему. Иногда мне хотелось крикнуть через стол: «Пожалей меня! Неужели ты не видишь, что каждый твой разговор с ней для меня пытка! Не делай этого хотя бы при мне!» Но я молчала, потому что выбор был сделан.

Иногда, когда Тим нежно гладил меня, лежа рядом в постели, мне хотелось вскочить и ударить его – отхлестать по щекам, оттолкнуть, выпихнуть из своей жизни. Его ласка в такие моменты не утешала, а только вызывала ярость, – как если бы плачущему из-за предстоящей разлуки ребенку вручили в утешение леденец.

Мне не нужны были леденцы. Я хотела быть счастливой, как раньше.

Каждый вечер, отданный Тимом Настасье, я проживала как украденный у меня кусок жизни. Хотя, как правило, в такие дни я не сидела дома, а сама встречалась с кем-то из знакомых, или засиживалась допоздна на работе, или глубоко дышала на йоге. То есть, следуя логике, я не должна была чувствовать себя ущемленной. Однако, несмотря на все потуги моего разума, логика отступала перед жгучим желанием расплакаться и пожаловаться на жизнь.

Но я предпочитала молчать, уповая на то, что страсть Тима не продлится долго. Не дольше нескольких месяцев – уговаривала я себя. Страсть – не любовь, она не может жить слишком долго.

Мужчина предпочитает хоронить свои проблемы под слоями молчания и бесподобно лживых слов вроде «у меня все в порядке» – стеклянный саркофаг, сквозь который все отлично видно, но сквозь который невозможно пробиться. Женщина горстями рассыпает свои проблемы перед любым внимательным слушателем, очищая свое внутреннее пространство. Поэтому у нас в канун депрессий обостряется инстинкт объединения.

Ничего удивительного, что именно в этот период моей жизни, в начале стылого бесснежного декабря, дали о себе знать сразу две мои потерявшиеся подруги.

После нескольких недель молчания позвонила Анечка Киверьянова, с которой мы пересеклись, когда я только начинала карьеру московского журналиста в одной общественно-политической газете. Демократия в нашей стране уже была жидкой как постный кисель, но тем не менее некоторые газеты по-прежнему позволяли себе словесные вольности в адрес политической и бизнес-элиты. Дабы эти колкости не стали предметом судебных разбирательств, юристы своим опытным взглядом вычитывали каждую нашу строчку. Именно этим и занималась Анечка.

У нее были глаза восточной гурии и роскошные темные волосы, в распущенном состоянии ниспадающие ниже плеч. Она была из тех женщин, которые распространяют флюиды секса вне зависимости от того, во что они одеты – в вечернее платье с декольте или джинсы с футболкой. Анечка гораздо больше доверяла своим глазам, чем ушам, и при этом легко читала по лицам. Словом, в Средние века ее непременно бы сожгли на костре как заправскую ведьму.

Наше знакомство началось с того, что мы оказались за одним столиком в столовой и выяснили, что обе работаем в редакции всего неделю. За полчаса, которые ушли на очередь и еду, я узнала, что у Анечки живет пять кошек, подобранных на улице, что ее муж работает репортером-криминалистом, что она родом из Тюмени, снимает квартиру в Балашихе и мечтает танцевать танго. Недавние провинциалки и новички, мы сразу притянулись друг к другу и с тех пор регулярно вместе обедали. Анечка работала не каждый день, но заканчивала только к десяти часам, когда газету увозили в типографию. Я тоже иногда задерживалась, делая работу впрок, и тогда мы вместе шли пить кофе, а потом ловить такси.