Утренняя песня - Кимберли Кейтс Страница 5

Мальчик в который раз нерешительно взглянул на нее и вскарабкался на кровать с такой осторожностью, как будто покрывала на ней были сотканы из стекла.

И все же, подавая ему большой кусок пирога, Ханна не могла не признать, что именно она вызовет утром гнев хозяина поместья Рейвенскар.

Как же отреагирует Остен Данте, когда поймет, что она его обманула? Будет орать? Бушевать? Гнаться за ней полдороги до Ноддинг-Кросс, как гнался за своим предыдущим помощником?

Ханна вздрогнула.

Нет. Этот человек не запугает ее, разразившись проклятиями. Считает себя вправе проклинать любого более низкого происхождения, чем он, вымещать на ней свое раздражение и подчинять своей воле? Но она не подчинится ему.

Однако страх не покидал Ханну.

Она видела, каким опустошительным может быть гнев человека, обладающего огромной властью.

– Нанна, – раздался из огромной кровати голосок Пипа. – Как ты думаешь, этот псих из Ревен не выгонит нас ночью? Няня говорила, что сассенаки так поступают с плохими мальчиками. С тех пор как появился этот страшный Кромвель, англичанам понравилось пожирать ирландских мальчиков.

Ханна с радостью отказалась бы от причитающегося ей куска мясного пирога, если бы получила в обмен на это возможность высказать этой няньке все, что о ней думает.

– Ну, это всего лишь выдумка, Пип. Подлые взрослые нарочно пугают детей, чтобы заставить их что-то сделать. Ты самый лучший мальчик во всей Англии. Что же до мистера Данте, у него слишком изысканный вкус, чтобы прельститься нами, малыш.

Пип слизнул последние крошки пирога с нижней губы и расплылся в улыбке, такой трогательной, что сердце Ханны дрогнуло.

– Я думаю, на небесах есть теплый очаг и мясные пироги, которые можно есть в кровати. – Он схватил руку Ханны и крепко сжал. – Я боюсь сумасшедших, Нанна.

– Я знаю. Но тебе не придется с ним встречаться. Ты можешь оставаться здесь и учиться писать и читать свою книгу, как я тебя учила. А когда я закончу мою работу, покажешь мне все, чему научился.

Она взяла у ребенка поднос, отставила в сторону и укутала мальчика одеялом до самого подбородка.

– Думаешь, мы останемся здесь надолго?

– Нет, дорогой, – призналась она, – но постараемся в полной мере использовать это время! А теперь спи, мой милый.

Она тихо запела ребенку ирландскую песню, которую выучила давным-давно, когда была счастлива и чувствовала себя в безопасности. Тогда она верила, что в ее жизни ничего никогда не изменится.

Пип засыпал.

Ханна откинула с его лба влажные локоны, поцеловала.

Затем переоделась в ночную рубашку, еще немного влажную, развесила мокрые вещи у камина.

Она чувствовала, что приободрилась. Два часа назад она стояла на дороге. Сейчас оба они сыты и в тепле. И все же сегодняшняя удача лишь заставила ее осознать, насколько унылым стало их существование. Сама мысль, что придется к нему вернуться, была невыносима.

В это мгновение порыв ветра ударил в оконное стекло, шевельнув бумагу на столе. Ханна прикрыла окно поплотнее.

Она подошла к столу и принялась рассматривать разбросанные листы бумаги. Они были покрыты строчками, точками, палочками и странными символами. Такие записи она видела довольно часто когда ее сестра Элизабет училась игре на фортепиано, еще до того как умер их отец.

Она схватила несколько листов. Ее сердце стучало как молот.

Может, она и не в состоянии обещать Пипу, что у него всегда будут теплый очаг и мясные пироги, но чем точнее она сможет воспроизвести то, что написано на этих листах, тем дольше у ребенка будут крыша над головой и еда.

Ее глаза слипались от усталости, пальцы были такими усталыми и замерзшими, что дрожали, но она все-таки села за стол, несмотря на боль во всем теле. Рассматривая одну из страниц, покрытых кляксами, она с горечью подумала, что никак не сможет разобраться к утру в этих нотных значках.

Но несколько лет назад она самостоятельно выучила латынь и греческий по нескольким книгам, которые стащила из библиотеки отца. Она взяла на себя управление скудными семейными финансами и выучилась вести домашнее хозяйство, хотя до этого самостоятельно могла лишь расстегнуть платье.

Сжав карандаш настолько крепко, чтобы унять дрожь в пальцах, Ханна выписывала каракули и черкала, сажая кляксы и чертыхаясь, до тех пор пока знаки не заплясали у нее перед глазами.

Она не заметила, как уронила голову на стопку бумаги.

Во сне ее преследовал человек с глазами, синими, как молнии, волосами, подобными полуночному морю, и лицом ангела, изгнанного из рая.

Этот человек едва сдерживал овладевшие им чувства – страсть, гнев и нечто большее, нечто тайное и загадочное, от чего захватывало дух. В ее сердце обосновался страх, а в голове проносились многочисленные вопросы.

Что будет, когда владелец поместья Рейвенскар раскроет ее обман? Нашли ли они с Пипом в этих стенах прибежище от бури?

Или они попали в самый центр урагана?

Ханна вздрогнула и проснулась, как от удара молнии, ослепленная солнечным светом, с любопытством настойчиво проникавшим под ее слипшиеся ресницы. Все ее тело пронзила боль. Голова закружилась, она почувствовала испуг и смущение, когда вскочила и чуть было не опрокинула стул, на котором продремала всю ночь. К ее влажной правой щеке прилип лист бумаги. Она отлепила его и одновременно откинула с лица спутавшиеся волосы.

Да где же это она? Она перевела взгляд с догорающего пламени в камине на то, что осталось от ужина, а потом взглянула на страницу, усеянную кляксами, которая все еще была зажата в ее руке.

Сердце ушло в пятки, когда в памяти всплыли события прошлого вечера. Мистер Данте, запись нот... он приказал ей быть в музыкальной комнате рано утром.

– Боже милостивый! – с трудом выговорила она, вставая, чтобы облачиться в относительно сухую, но безнадежно измятую одежду. – Пип! Пип, мне пора! Я опаздываю.

Даже не взглянув в зеркало, она небрежно провела руками по спутанным волосам, заколов их в узел на затылке.

Пип вылез из-под покрывала с широко раскрытыми глазами. Несмотря на свой юный возраст, ребенок слишком хорошо понимал, что случилась беда.

– Но псих сказал, что ты должна быть там рано, или еще...

– Пип, не называй его так, – взмолилась она. Прыгая то на одной, то на другой ноге, она натянула грязные полусапожки, не побеспокоившись о том, чтобы надеть чулки. При взгляде на раздосадованное лицо ребенка ее охватило раскаяние.

– Не волнуйся, дорогой! Думаю, он и в самом деле псих, если не хуже. – Она поморщилась. – Все будет хорошо. Когда принесут завтрак, съешь все, что сможешь.

– Может, не стоит? Может, стоит поесть немного, а остальное завернуть в салфетку и спрятать к тебе в саквояж, как ты это сделала на постоялом дворе.