Когда меня ты позовешь... - Татьяна Туринская Страница 5

На выходные приезжали Валеркины родители. Кристина и боялась этих дней, и в то же время трепетала от радости: еще бы, Инесса Кузьминична и Петр Михайлович принимали ее, как настоящую невестку, практически законную! И если среди недели Кристина с Валеркой не особенно-то и утруждали себя огородными хлопотами, без конца устраивая себе то полуденную сиесту, то полувечернюю, то совсем уж вечернюю, то в выходные под строгими родительскими взглядами трудились оба, как пчелки. Кристина с Инессой Кузьминичной варили клубничное варенье из урожая, собранного Кристиной, разливали его по банкам, для чего-то укладывая сверху аптечные горчичники (по глубокому убеждению Инессы Кузьминичны, горчичник под крышкой препятствовал появлению плесени на варенье). Потом вместе же варили нехитрые обеды из всего, что оказывалось под рукой, что уже успело вырасти под поздним приморским солнышком. Ведь лето во Владивостоке хоть и жаркое, но несколько смещенное по времени: если на европейскую территорию страны лето приходит согласно календарю, если не раньше, то в Приморье оно появляется сугубо по собственному разумению. Может, конечно, и придерживаться указаний календаря, но это только в случаях, когда погодой овладевает какая-то особенная лень и нежелание противиться нормам. А в основном она, погода, предпочитает сначала вволю покочевряжиться: сначала зиму не отпускает до середины апреля, потом как зарядит дождями на месяц-полтора, что о солнышке можно позабыть напрочь, как и о летней одежде. И только потом, наигравшись, набесившись вволю, устав от собственных безобразий, расслабляется, разгоняет тучи до середины октября, лишь время от времени позволяя дождям, а то и ураганам, повеселиться в собственное удовольствие.

А пока женщины занимались своими извечно женскими делами, мужчины, как им и положено, строили дом. Домом Петр Михайлович гордился несказанно. Непременно каждую субботу, собравшись за семейным ужином, провозглашал тост "За настоящих мужчин", то есть за тех, которые, как им и положено: вырастили хорошего сына, построили дом и посадили дерево. Сын, хороший сын, сидел рядом с отцом и улыбался, дом — вот он, в нем и сидела честная компания, пусть второй этаж еще и не совсем достроен, но ведь дом-то уже стоит, в нем ведь уже можно жить! А дерево…

— Что дерево? — риторически спрашивал Петр Михайлович. — Берите выше — я целый сад вырастил!

Сад не сад, но на участке действительно росло с десяток фруктовых деревьев, которыми Петр Михайлович несказанно гордился. Кристина никогда особо не задумывалась, но теперь точно знала: в приморском климате не так уж и легко вырастить настоящее фруктовое дерево. А яблоньки Петра Михайловича плодоносили не какими-нибудь крошечными ранетками, как здесь называли райские яблочки, а самыми настоящими яблоками грамм по триста каждое! Уж каким образом ему это удалось — остается только догадываться. Сама же Кристина была свидетельницей того, как Петр Михайлович изображал из себя Мичурина, прививая к молодой еще груше яблоньку, а к слабой черешне, категорически отказывающейся приживаться — сливу.

А потом наступал вечер воскресенья, старшие Чернышевы садились в свою желтую "Ниву" и уезжали в город, а Кристина с Валеркой опять оставались вдвоем. Только вдвоем. И набрасывались друг на друга, словно впервые. Потому что видеть друг друга двое суток с утра до вечера, практически тереться бок о бок другого, и при этом не сметь друг к другу прикоснуться — это было наивысшим для них испытанием.

А уже потом, в июле, когда вода в море прогревалась до вполне приемлемых двадцати двух, двадцати трех градусов, влюбленные выбирались на Шамору. Ту самую прославленную группой "Муммий Тролль" Шамору, в честь которой был назван их первый альбом, и которую люди, не имеющие ни малейшего представления о Владивостоке, упорно именовали "Шамора".

Вообще-то ныне эта уютная бухточка с очень гладким песчаным дном официально именовалась Лазурной. Этакий кусочек Франции на самом восточном побережье Евразии. Мол, у нас тут свой Лазурный берег имеется. Однако жители категорически отказывались переходить на официальный язык, по-прежнему именуя излюбленный пляж Шаморой.

Пляж здесь действительно был просто потрясающий. Купаться — одно сплошное удовольствие. На дне — ни камешка, ни илинки. Только мелкий-мелкий песочек, чуть бугристый, волнистый из-за постоянных высоких волн, накатывающих на берег. Дно хоть и гладенькое, приятное, но неровное. В том плане, что можно было пройти немножко и оказаться на нормальной для купальщика глубине, кому по шейку, кому по грудь — каждый выбирал себе глубину по вкусу и по росту. А потом, пройдя еще совсем немножко, или проплыв, если рост не позволял пройтись по дну, не нахлебавшись при этом воды, человек снова оказывался на глубине "по пояс".

Ах, как Кристина любила пляж! Не купаться, не загорать, а просто выйти с Чернышевым из домика на базе отдыха "Волна" и оказаться среди многочисленных отдыхающих. Ах, как приятно ей было всеобщее внимание! Ах, как гордилась она своим Валериком, замечая восхищенные взгляды всех без исключения женщин от тринадцати лет и старше! Еще бы — Валерка прекрасно загорал, а потому натренированное с раннего детства тело его действительно было восхитительно красивым: бронзовый атлет в скромных черных плавках, буквально при каждом своем шаге играющий бицепсами да трицепсами. Хорош, ну до чего же хорош, завидовала самой себе Кристина.

А потом они купались. Кристина плавала совсем плохенько, чуть-чуть, по-собачьему. Могла проплыть максимум пять метров, да и то сугубо при условии, что в любую минуту могла почувствовать под ногами дно. Как-то не сложилось у нее с плаванием, никто своевременно не научил. Вот и бултыхалась обычно на излюбленной своей глубине "по грудь", чтобы и попрыгать-порезвиться можно было, и полежать на спине с раскинутыми руками, покачиваясь на волнах. Это, пожалуй, было единственным, что она могла себе позволить в воде. Полежать на спине с раскинутыми руками у нее получалось превосходно. При одном очень жестком условии — только на спокойной воде. А какое спокойствие на Шаморе?!

Топтавшись рядом с Кристиной на глубине, которая ему достигала всего-то чуть выше пояса, Чернышев с такой тоской смотрел вдаль, в море, что Кристина поняла, как ему хочется порезвиться на просторах, на настоящей глубине. Ему ли, спортсмену, чувствующему себя рыбой в воде, топтаться на мелководье?

— Иди, иди, Валерик, я же вижу, как тебе хочется. Иди. Только не заплывай слишком далеко, ладно? Я боюсь тебя потерять. Иди. Только не очень увлекайся, хорошо? И смотри там, не подцепи какую-нибудь русалку, — не удержалась от скромной шпильки Кристина.

Валерка ничего не сказал. Да и не надо было ничего говорить — Кристина все прочитала в его глазах: и радость, и благодарность, и эйфорию свободы. Чернышев только чмокнул ее в губы дежурным поцелуем, и побрел дальше, к приличной глубине, где уже мог бы окунуться в воду полностью, где мог бы не цепляться за дно руками при каждом гребке. Всего несколько мгновений, и внушительная Валеркина фигура превратилась в точку над водой. В стремительно удаляющуюся от берега точку…

Кристине почему-то стало так одиноко, так тяжело на душе, как будто она навеки попрощалась с любимым, как будто это не Валерка сейчас уплывает вдаль, не он широко и ритмично отмахивается руками при каждом гребке, а счастье ее уходит, убегает от нее, сама надежда на счастье покидает безжалостно. И уже не хотелось кувыркаться в воде, подпрыгивать на волнах. И уже не слышала Кристина радостных возгласов купающихся, как не слышала и резких вскриков чаек, шума моря. Только стояла долго-долго, вглядываясь в бесконечность моря: где ты, Валерка, я тебя не вижу, милый, я не могу тебя найти! возвращайся, родной мой, скорее возвращайся!