Селеста, бедная Селеста... - Александра Матвеева Страница 5

Тетю Нину парализовало еще до моего рождения. Мама всегда помогала дяде Сереже ухаживать за женой. Порой и меня тоже привлекали. Обычно я не испытывала недовольства, но не сегодня.

Мои эмоции образовали целый букет. Чего в нем только не было! Разочарование, обида, злость, ревность. Да-да, ревность! Легко ли пережить сознание, что ты не главный человек в жизни мамы, которая для тебя все на свете? Всю жизнь мы с мамой прожили вдвоем. Я обожала ее в детстве, обожаю и сейчас. Ни у кого нет такой красивой, яркой, умной, образованной, такой во всем успешной мамы! Мама могла и умела все.

Единственной маминой слабостью были Куликовы. Каждый раз, когда кому-нибудь из них требовалась ее помощь, мама бросала все и мчалась на зов.

Вот и теперь. Я металась по квартире, крутя пуговицы на халате. Остановилась, только когда оторвала последнюю. Вывернулась из халата. Он упал на пол в маминой комнате, а я голышом бросилась в свою. Натягивая джинсы и майку, я «пекла блины». Это мамино определение моей привычки восклицать «Блин!» по самым разным случаям.

Я вынеслась из квартиры, хлопнув дверью на весь подъезд, и, не дожидаясь лифта, ссыпалась с лестницы.

Я так толкнула дверь парадного, что она качалась и через две минуты, когда я оглянулась, заворачивая за угол соседнего дома.

На город опускались сумерки. В некоторых окнах зажегся свет. Горел он и в нужном мне окне.

Я позвонила, неуверенная, что хочу войти. Пока я неслась по улице, пыл вышел, я успокоилась и теперь нуждалась скорее в уединении, чем в собеседнике.

Дверь открыл дядя Витя. Его невысокую худощавую фигуру облегал спортивный костюм. Следовательно, сегодня он не работает. Тем лучше, можно посидеть с ним у телевизора и помолчать.

Разглядев меня в сумраке лестничной клетки, дядя Витя отступил, пропуская в квартиру, запер дверь и молча ушел. Я поменяла кроссовки на тапочки, удивляясь хмурому виду хозяина. Обычно, увидев меня, он расплывается в улыбке и отпускает одну из своих старинных шуточек. Это в лучшем случае. Если же мне не повезет и у дяди Вити игривое настроение, я могу получить шлепок по заднице или звонкий поцелуй в ухо.

Мне требовалось немного времени, чтобы обрести спокойствие, и я, отложив на потом выяснение отношений с хозяином, прошла в комнату к Людке.

Обычно после экзамена Людка спала. Таким образом она снимала стресс всегда, с тех пор как я ее помню. А помню я ее с пятилетнего возраста. Хотя знаю, что мы вместе посещали ясли. Людка утверждает, что помнит меня с тех пор. Ясно, что заливает.

Я понадеялась, что, если проникну в комнату достаточно тихо, смогу посидеть рядом со спящей подругой.

Людкой в комнате и не пахнет. Это только так говорится — не пахнет. Пахнуть, конечно, пахнет. Ведь она там живет.

Жить-то живет. Но в данный момент отсутствует. Что очень странно. Потому что, уходя с пляжа, Людка собиралась заскочить в магазин за хлебом, а потом сразу домой и спать.

Я еще раз оглядываю крошечное помещение в тщетной надежде обнаружить подругу.

На пороге возникает дядя Витя, приглашающе кивает мне и снова исчезает.

Кивок в сторону кухни означает, что меня собираются кормить. Вспоминаю, что за весь день съела только полуметровый сандвич и с радостью отправляюсь следом за гостеприимным хозяином.

Он сидит у кухонного стола на своем обычном месте. А на столе… Я громко сглатываю слюну и устремляюсь к табурету. Дядя Витя осуждающе смотрит на мои руки. Я протягиваю ему раскрытые ладони и клятвенно заверяю:

— Чистые.

Он, демонстрируя равнодушие, отворачивается к окну, а я наконец усаживаюсь за стол. На столе глубокая тарелка с окрошкой и другая с румяными печеночными оладьями.

Накрыто на одну, но меня это не смущает, поскольку означает только одно — дядя Витя уже поел. Как же вкусно готовят в этой семье! Окрошка кончается слишком быстро. С минуту раздумываю, не попросить ли добавки, но, поразмыслив, решаю съесть побольше оладий.

— А где Людка? — вспоминаю я, доедая третью оладью.

— На вокзале, — ядовито отзывается дядя Витя.

Я от удивления забываю жевать и тупо смотрю на него. Помолчав, он сжалился надо мной и объяснил:

— Мать провожает.

— Куда?

— Чего «куда»?

— Куда провожает?

— Да в Польшу. Куда еще?

— Так она не собиралась.

Я точно это знаю. Тетю Веру я видела вчера, а Людку сегодня, и ни одна не упомянула о поездке.

— Не собиралась. Сегодня утром позвонила какая-то профурсетка, предложила лишний билет. Моя хвост трубой — и вперед! Вмиг собралась — ни тебе болезней, ни тебе забот.

Ну, ясно, чего он такой хмурый. Челночный бизнес тети Веры хоть и кормит семью, одобрения у главы дома не вызывает. Я его понимаю. Когда-то все у них шло правильно. Он — хозяин, добытчик, мастер на оборонном заводе, она — бухгалтер в школе на полставки — и деньги, хоть и небольшие, и хозяйство в порядке. А теперь? Завод еле дышит, зарплата — копейки, да и то иногда. Он рвется, подрабатывает, а жена сгоняет в Польшу, наберет барахла, продаст на рынке — деньги! Она — кормилец. Он — не пришей кобыле хвост. Я сочувственно смотрю в гневное лицо мужчины, а он продолжает бушевать:

— И ребенка бросила.

Действительно. Как же я не заметила, что в доме непривычно тихо. Где же этот брошенный ребенок? Тоже на вокзале? Но это вряд ли.

— А где Светик?

— У тещи. Ты вот что, Аль. Если тебе Людка нужна, поезжай к бабке. Она с вокзала туда поедет. А хочешь — оставайся. Мне все равно через час на дежурство.

— Какое дежурство?

— Да мы с Кириллом подрядились автостоянку охранять через ночь.

— Так ведь страшно, — ежусь я.

— Не знаю. Мужики говорят, ничего. Ну, те, что уже работают. Там собаки бродячие на стоянке живут. Здоровые такие. Штук шесть. Или больше. Целая стая. Сторожа их прикармливают, а они отрабатывают. Мужики говорят, чужих ни за что не пустят. Мне Верка щей из костей наварила. Целую кастрюлю.

Воспоминания о жене заставляют его снова загрустить, и от появившегося было оживления не остается и следа.

Я мою посуду и ухожу. У дверей глажу дядю Витю по острому плечу и сочувственно целую в щеку. Он улыбается мне на прощание. Улыбка получается невеселой.

Я возвращаюсь домой и переодеваюсь еще раз. Распускаю волосы, тщательно их расчесываю, заплетаю косу.

Вернувшись от порога, засовываю в сумку шампанское и пирог.

Решительность покинула меня в тот самый момент, когда кончик указательного пальца утопил кнопку звонка. В проеме двери снова вырисовывается мужская фигура.

— Привет! — говорю я, не смея поднять глаза от смущения. А вдруг я пришла напрасно? Облизываю пересохшие губы и заставляю себя взглянуть на Лешку.