Вишни для Марии - Татьяна Тронина Страница 5

Старик стоял, подняв ружье, и, кажется, собирался выстрелить. А что, имел полное право…

– Ой, – вскрикнула Мария, испытывая невыносимый стыд. – Добрый день, Ахмед.

Тот молчал – седой, низенький, тощий, лысый, с лицом, напоминающим сморщенное яблоко. Закашлялся, но сдержал кашель – получился звук, похожий на лай. Простужен? Удивительно, где он умудрился в июле простуду подхватить… С холодной ненавистью сторож смотрел на Марию.

– Я хотела немного вишни собрать, – тихо, извиняющимся голосом произнесла она. – Все равно же пропадет. Ну послушайте, Ахмед, правда же… пропадет ведь! А я варенье сварю – и вам, и себе. Ну пожалуйста!

Ничего в лице Ахмеда не дрогнуло.

– Иди отсюда, – без всякого выражения буркнул старик. – Иди и не приходи больше. В следующий раз – точно убью.

– Хорошо. Извините, – упавшим голосом сказала молодая женщина, испытывая невыносимое отвращение к самой себе, к тому, что она сейчас делает.

Ахмед не ответил, только вновь зашелся в кашле.

Мария отодвинула доску, нырнула обратно на свой участок. Здесь, на открытом пространстве – солнце, простор. И она посреди этого простора, на виду, прямо над головой у нее – бескрайнее, без единого облачка небо. Если есть Тот, кто следит за людьми сверху, оттуда, то Он видит сейчас все ее грехи, ее позор. А камни, которые лезут из земли, – это ей наказание. Она заслужила эту землю, на которой почти ничего не растет…

Мария без сил опустилась на скамейку посреди двора, ведерко, наполовину наполненное вишней, поставила рядом. И как-то уже не хотелось молодой женщине пробовать эти ягоды, варить из них варенье. Допустим, сварит она его (на две баночки должно хватить) – и что? Будут эти баночки с темно-красным содержимым стоять в погребе, напоминать о ее позоре…

– Эй, дамочка… Подай на хлеб, а?

Мария вздрогнула, подняла голову.

За забором стоял давешний оборванец, которого они обсуждали с Рожкиной и Ласунской – не старый еще мужик, с пропитой опухшей физиономией малинового цвета. Пришлый, не местный. Крепко держа штакетины обеими руками, словно боясь упасть, мужик мрачно смотрел на Марию.

– Что? Да, сейчас, – словно проснувшись, отозвалась она и бросилась в дом. Там отрезала два ломтя хлеба, положила между ними изрядный кус сырокопченой колбасы – последний, тот, что оставила себе на завтрак. Колбасу привез Костик. Он как-то экономно все привозил – небольшими порциями, на один-два перекуса…

Мария завернула получившийся бутерброд в салфетку и побежала назад.

– Держите, – протянула она сверток оборванцу через забор.

– Эт шта? – хрипло спросил мужик.

– Хлеб с колбасой.

– Блин… – мужик поморщился и выдал сложносочиненное ругательство, с треском почесал в затылке. – Какие ж вы бестолковые, городские… Ну лан, давай, че уж…

Он цапнул сверток своей огромной, малиново-черной лапой.

– Вы же сами сказали – «подайте на хлеб», – с раздражением произнесла Мария. – Сказали бы – подайте на бутылку. Формулируйте правильно свои запросы.

– А ты бы дала, на бутылку-то?

– Нет! – злясь на саму себя, ответила она.

– Ну вот вишь… Все я правильно формулирую.

– Послушайте… Ну вы же взрослый человек. Мужчина, еще молодой, сильный. Вам не стыдно ходить по дворам, клянчить деньги?

– Жисть такая, – растянул в щербатой улыбке рот оборванец, глядя на Марию, словно на дурочку. Да она сама понимала, что напрасно беседует сейчас с этим бродяжкой. Ничего она ему не объяснит, но поделать с собой ничего не могла, ее словно несло:

– Так это вы, вы сами так свою жизнь устроили… Могли бы сейчас работать, жить в своем доме, воспитывать детей… А вместо этого попрошайничаете. Знаете, кто вы? Вы инфантил. Вы иждивенец, вот вы кто!

– Че? Как ты меня? – изумился оборванец. – А сама-то… а сами вы все, бабы… так и норовите мужика охомутать! Сама, поди, та еще иждивенка, мечтаешь, кому на шею сесть! Мне вон только бутылка нужна, а тебе, поди, все подавай. Ты душу, поди, у мужика готова отнять. Шта, съела?

Оборванец хихикнул и пошел прочь.

Мария так и не решилась ему ничего ответить. Опомнилась. Ну, во-первых, глупо и опасно пререкаться с каким-то пьяным бродягой, во-вторых… да, какая-то правда в его словах была, та самая правда, которой Мария боялась, и не хотела ее признавать.

А правда заключалась в том, что она действительно хотела «всего». В отношении Костика, разумеется. Чтобы он был – только ее, чтобы не приходилось его делить с Людмилой, женой.

Мария ее в глаза не видела. Вернее, ей попадалось фото, которое носил с собой в портмоне Костик. Эффектная темноволосая девушка (фото делалось на момент знакомства Костика и Людмилы). Она весело смеялась в объектив.

Бедная Людмила. Смогла бы она смеяться столь весело и беззаботно, если бы узнала о существовании любовницы у ее мужа?

Настроение у Марии окончательно испортилось, она себя ненавидела. Ведь и злой Ахмед был прав, выгоняя ее с чужого участка, и даже грязный оборванец был прав… Воровка, да. Вишни крала, чужого мужа увела… А еще и денег хотела у чужих детей отнять!

Остаток дня молодая женщина потратила на борьбу с камнями. Выкопала несколько – тех, с которыми ей было под силу справиться, на тележке перетащила на задний двор. Там в наступивших сумерках разложила эти камни аккуратно, поверх уже стоящей стены.

Вот будет удивительно, если она, Мария, своими руками построит дом, вернее, тот монастырь, который раньше здесь находился…

Видимо, от усталости и из-за неприятного инцидента, произошедшего с Ахмедом (до конца жизни стыд теперь мучить будет!), Мария долго не могла уснуть.

Она вспоминала прошлое. Детство. Те самые события, в результате которых оказалась здесь, те самые события, в результате которых она стала такой.

Хотя, если подумать, ничего ужасного в ее прошлом не таилось. Ни домашнего насилия, ни унижений, ни битья, ни испытаний холодом и голодом. Словом, по сравнению с жизнью иных людей – вполне себе обычное детство.

Мама – врач, терапевт в районной поликлинике. Работа тяжелая, нервная, денег не так много. Двое детей – Мария, младшая, и ее брат Денис, четырьмя годами старше.

Эти противные девяностые, когда бедность, хаос вокруг… Отец пил и гулял. Мать его ревновала, но почему-то не разводилась, терпела. Хотя куда бы она пошла, с двумя детьми на руках, с мизерной зарплатой?

Многие так жили. Да и не скудная, неспокойная жизнь в родительском гнезде являлась причиной страданий Марии.

Дело в том, что мать мало ее любила.

Мать открыто проявляла свою любовь лишь в отношении сына. Он являлся ее кумиром, ее отрадой, ее счастьем. Всю жизнь мать словно извинялась перед ним – что терпела отца, что зачем-то родила на свет еще девочку, что мало зарабатывала, что не имела полезных связей…