Не время для шуток - Елена Усачева Страница 5

Олеся беспомощно оглянулась на ребят. Никто даже не смотрел на нее. Все по-деловому копались в карманах и сумках в поисках проездных – надо было снова спускаться в метро.

Остаток дня прошел для Олеси как в тумане.

Вернулись обратно. По дороге было решено поужинать в гостинице. Вернее, даже не поужинать, а просто попить чаю – все наелись в ресторане. Олеся не возражала. Ей не хотелось есть. Ей ничего не хотелось. Она плелась следом за одноклассниками, чувствуя неприятную слабость в ногах. Тревожные молоточки стучали в голове, рождая неприятные мысли об одиночестве, несправедливости и человеческой жестокости.

Но все это было не то, не то!

Народ разбрелся по этажам. Не дожидаясь чая, Маканина забралась в спальник. Голова гудела все сильнее. Как назло, на глаза ей постоянно попадался Галкин. Он что-то говорил, активно размахивая руками, и непрерывно смеялся. Олеся смотрела на него словно через стенку аквариума. И мысли были мутными, неспешными, как будто они пробивались к ней через толщу воды.

«Глупый и некрасивый», – выплыло откуда-то. Почему-то сейчас Галкин казался ей особенно уродливым – и эти свалявшиеся вихры, и этот постоянно рассеянный взгляд, и эти правильные, но какие-то неаккуратные черты лица, и эта неопрятность в одежде.

«Нет, некрасивый».

Мимо прошел Быковский, в ушах у него были наушники. Он дергал головой в такт музыке и негромко подпевал: «Тум-тум-тум». Олеся вспомнила слова песни: «Группа крови на рукаве. Твой порядковый номер на рукаве. Пожелай мне удачи в бою. Пожелай мне-е-е удачи».

Курбаленко шушукалась с Рязанкиной, стреляя глазками в сторону Олеси, при этом Лиза удивленно вскидывала бровь, словно видела Маканину впервые.

Эх, ты, подруга… А ведь когда-то Курбаленко и дня не могла прожить без Олеси. Они дружили сто лет, еще с детского сада. Как говорится, сидели на соседних горшках. У них все было общее, даже игрушки. Но время шло, и что-то в их отношениях разладилось. Оказывается, пока ты маленький, дружить легко. Когда взрослеешь, все сложнее и тяжелее находить общие интересы. Лиза как-то незаметно стала красавицей и из скромного середнячка уверенно перемещалась в ранг избранных. Олеся так и оставалась «гадким утенком», поэтому сидела на скамейке запасных, в андеграунде. Какая уж тут дружба?

Маканина закрыла глаза: сил больше не было на все это смотреть. Ей стало невыносимо тяжело, а голова почему-то гудела все сильнее. В ее памяти упорно застрял Галкин со своей глупой ухмылкой. Он ходил вокруг нее и что-то говорил: «Бу-бу-бу!» Длилось это бесконечно долго. А потом наступила тишина, и Олеся испуганно открыла глаза.

Никого не было. Куда-то исчезли Курбаленко с Ксюшей, еще минуту назад сидевшие на подоконнике. Галкин, Быковский, хмурый Сидоров, девчонки, колдовавшие над кружками с чаем, – все пропали с глаз долой.

Это она что же, заснула? Уже наступило завтра? Где все? И который час?

Комната была пуста. Это было неожиданно и странно. Может, произошла катастрофа и все погибли?

– Ну, что?

Олеся вздрогнула. Она и не заметила, что около окна, сливаясь со шторой цветом пальто, стоит Людмила Ивановна.

– Проснулась? – Химичка покинула свой наблюдательный пост и подошла к Маканиной. – А я уж думала, ты весь день проспишь. Как вчера уснула, так и… Заболела, голубушка? Лечись, я тут лекарства оставила. – Она пододвинула ближе к Олесе уставленную баночками и упаковками табуретку. – Пей побольше. А мы пошли. У нас сегодня Царское Село. Экскурсия заказана, пропускать нельзя. Ты лежи, не вставай. Вот тут тебе вода, печенье. Мы вечером вернемся.

Маканина непонимающе смотрела на учительницу.

Зачем нужно печенье в Царском Селе? Как они повезут стакан воды в автобусе? Он же прольется.

Под Людмилой Ивановной жалобно скрипнул пол, тяжелым лайнером она поплыла к двери и исчезла за ней.

Олеся с трудом села. Окружающая ее действительность, включающая стены и потолок, чуть качнулась.

Неужели она и правда заболела? Как некстати… С чего бы это?

«Шапку надень!» – зазвучал в ее ушах голос химички.

Это она около метро замерзла. Прыгала вокруг этого дурака Галкина и не заметила, как простыла…

А все, значит, ушли. И даже Лиза не осталась. Хотя что она бы здесь делала? Смотрела бы, как Маканина спит? Что же, Царское Село ничем не отличается от кладбища – та же память предков.

Олеся медленно оглядела голые стены. То ли от температуры, то ли после длительного сна ей все виделось в мерцающей радужной оболочке, словно предметы, на которые она смотрела, испускали тайное сияние.

Жили они в школе. Называется этот способ, кажется, «побратимы» – когда школы из разных городов дружат между собой, поздравляют друг друга со всеми праздниками и время от времени обмениваются ученическими десантами. От центра далековато, зато бесплатно – многие и так с трудом собрали деньги на билеты и на еду.

Встретив их во дворе, питерская директриса сразу предупредила, что дальше второго этажа, где их поселят, ходить нельзя. Но в первый же вечер народ расползся по всему зданию. На третьем этаже кто-то разбил горшок с цветком. В кладовке уборщицы ребята нашли с десяток веников и устроили рыцарский турнир. Победил, естественно, Быковский. Потом долго носились по лестницам, с наслаждением прислушиваясь к многоголосому эху пустых коридоров.

В выделенном им классе мальчишки первым делом составили парты вдоль шкафов, стулья приспособили под спальные места, те, у кого с собой были спальники, расстелили их на полу. Весь учительский стол заняли кружки и разномастные миски. Завтракали они всегда в школе. Для этого Людмила Ивановна привезла с собой электрический чайник, плитку и большую кастрюлю. И теперь каждое утро их встречало не только бутербродами, но и овсяной кашей, а один раз даже сосиски были. Бивачная жизнь всем страшно нравилась. Даже привередливая Рязанкина, получая свою порцию каши, довольно грела руки о горячие бока миски – дома о такой экзотике она не могла и мечтать.

Тяжелее было с мытьем посуды. Вода в школе почему-то была только холодная, и оттирать со стенок мисок остатки каши под тоненькой струйкой было не очень-то приятно. После завтрака и торопливой уборки все выбирались на улицу и отправлялись на запланированные экскурсии. Вечером пили чай, торчали перед телевизором, резались в карты, гоняли по коридорам случайно найденный в одном из классов маленький мячик. Попытки загнать всех спать хотя бы в двенадцать ночи каждый раз заканчивались полным провалом. Людмила Ивановна долго ходила по этажам, шарахаясь от внезапно выбегавших из темноты девятиклассников, тяжело вздыхала, качала головой. К часу ночи уставший народ укладывался сам. Еще какое-то время все говорили ни о чем, потом засыпали.

Олеся последний раз окинула взглядом класс и откинулась на свою импровизированную подушку, состоящую из двух свернутых свитеров.

Они неплохо проводили здесь время, им было весело, невероятно свободно и легко. Дома, в своей школе, они так вольно не общались. Поэтому сейчас ей было обидно, что все это закончилось, что своей простудой и неудачной экскурсией на пару с Галкиным она испортила отношения, складывающиеся у нее с ребятами. Народ воспринимал Маканину нормально: ее не травили, над ней и о ней не злословили, ее не гоняли, как толстую Марго, не записывали в игнор, как это сделали однажды с Плотниковой. А что теперь? Все кончилось? Ребята там, на улице. Они вместе, им хорошо. А она здесь, одна. И навеки обречена быть одна!