Я целую тебя в губы - София Григорова-Алиева Страница 5

* * *

Теперь у нас все есть — зарплата Лазара, квартира; ковер, пусть не очень персидский, но все-таки… Все есть… По выходным дням Лазар выносит ковер, расстилает посреди этого пространства перед многоэтажными домами и выбивает пыль…

Сверху ковер — маленький красно-узорный прямоугольничек, а Лазар — тоненькая спичечная фигурка, такая одинокая… И от этой праздничной яркой узорности, и от этой красноты, ограниченных так четко, у меня почему-то делается ощущение одиночества и незащищенности моего Лазара… И моей отдаленности от него… Я и вправду так высоко — почти под самой крышей башни, и не могу защитить его… А если бы я была свободна и могла бы полететь к нему на волшебных крыльях, как будто крылатая волшебница в сказке…

Бедный мой Лазар!.. Я ему жизнь испортила… Совсем замучила его… А он был такой чудесно-красивый и талантливый!..

Этот Борис презирает его высокомерно из своего фээргэшного рая… Пусть!.. И что может сделать Лазар?… Один-одинешенек засучить рукава и начать какую-то борьбу? Или, может, он должен со своим слабым здоровьем пойти работать на тяжелую работу физическую, лишь бы все эти фальсификации бросить?… Потому что ведь его постоянная работа — делать фальсификации…

Если бы я могла…

И все-таки Лазар — историк, ученый… А так ведь он — одно хрупкое существо, бесконечно изнуренное всеми этими диссертациями, детьми, квартирой, поездками на сельхозработы (это называется: его посылают «на бригаду»)… И от меня он устал…

Но это ведь легче всего — уцепиться за какую-нибудь иностранную юбку и сбежать в ФРГ, и там надуваться, строить из себя слависта, тюрколога или что-то в таком роде, и презирать несчастного Лазара…

Только вы ведь его не знаете, моего Лазара… Мой Лазар — он — йигит [5]!.. Вот он — мой Лазар…

В сущности, этот Борис — что-то вроде Мефистофеля в нашей с Лазаром жизни… Они с Лазаром учились вместе в университете. У Бориса тоже не было связей и больших денег, зато он энергичный, практик… Не знаю, как, но добился этого места в академии, что-то вроде лаборанта. И когда он вдруг предложил моему Лазару это место; сказал, что уступит, договорится; мы были так благодарны… Лазар совсем без работы был тогда… Скоро Борис женился на немке и уехал в ФРГ. А Лазар остался. И стал рабом. Пишет статьи и диссертации для своей работодательницы и всех этих ее прислужников и родственников; даже работал на постройке, когда она дачу ставила для своей дочери… Она с ним любезна, спрашивает о моем здоровье, о детях; позволила ему и самому защитить диссертацию… Теперь у меня муж — кандидат наук… Она была в Париже — всех очаровала — член-корреспондент, доктор наук, мать четверых детей, представительница маленького балканского государства — сколько лжи!.. Впрочем, дети — это правда. У нее действительно четверо детей…

Сколько бессонных ночей, сколько ума и таланта Лазар потратил понапрасну!..

Я знаю, Борис говорил с Лазаром обо мне… давно это было… еще тогда… Борис честно ему сказал, что не считает меня ни умной, ни красивой; и думает, что Лазару не надо на мне жениться, и тем более, что у нас с Лазаром тогда еще и не было близких отношений… телесных… Борис сказал, что Лазар должен хорошо обдумать свою дальнейшую жизнь. Они с первого курса дружили… Лазара называли «Профессор»… Честно говоря, я не думаю, что Лазар сильно любил меня; может быть, он просто сам себе нравился в этой роли романтика и бескорыстно влюбленного; когда он чувствовал себя таким и сам себе верил, — это поднимало его над всеми практиками, такими как Борис…

Борис опять перечислил ему мои недостатки — ну, как я уже сказала, у меня нет ни красоты, ни ума; и в смысле всяких связей я бесперспективная, и при том еще я отношусь к третируемой категории населения, к «национальному меньшинству» (вот определение!)… Лазар сдвинул брови и ответил, что любит меня… Он и теперь всегда так сдвигает брови, когда ему что-то не нравится, а он не хочет или не имеет возможности открыто возразить…

Так вот Лазар ответил, что любит меня. Борис ему устроил то место в академии и мы с Лазаром поженились…

Дальше… Нет!.. Я не хочу все рассказывать… Он два раза принимал эти снотворные таблетки, и один раз хотел повеситься… Я как раз вовремя прибежала — он только подбородок себе ободрал… И с таблетками тогда, я ему палец совала в горло, чтобы рвота была…

Софи сказала, что он не хочет покончить с собой, просто хочет немного расслабиться, чтобы разрядка… Я так плакала из-за всего этого… Расслабиться, разрядка — вот чего он ищет в нашей рабской жизни…

* * *

Сейчас мне будет трудно рассказывать, потому что стало вдруг очень много и надо сделать какую-то последовательность… В основном все хорошо относились к Лазару, и если иногда и делали и говорили ему что-то плохое, то это так же, как всем другим; не то чтобы нарочно сделать ему гадость, а так просто, как все делают всем…

Прозвище «Профессор» было такое немножко вульгарное, очень простое прозвище… близкие друзья называли его двумя другими, более тонкими прозвищами: «Могол» и «ДАос»… А мне всегда казалось, что надо произносить «ДаОс»… В сущности, это было красиво: «Могол» и «Даос», и как-то действительно показывало эту силу красоты души и силу телесной красоты, и то, как они красиво и тонко, эти прекрасные силы, соединены в одном человеке…

Лазар имел тогда трех близких друзей. Значит, их было четверо… И я думаю, что это уже какой-то стандарт в подсознании, когда мальчики или совсем молодые юноши дружат по четыре человека, четверками такими; наверное, как-то бессознательно они ориентируются на четырех мушкетеров Дюма… Вот и этих юношей из ансамбля «Битлз» (правильно ли я написала название?), их тоже, кажется, было четверо…

После случилось так, что Георги совсем потерялся из виду, Лазар о нем и не вспомнит; ну, Борис — вы знаете, где; а Ибиш умер от инсульта… Я даже не знаю, где он работал… Кто-то Лазару сказал, что Ибиш умер, и помню эту тоскливую тревожность Лазара; я поняла, что его только одно мучает: то, что его сверстник умер, и, значит, и ему как будто бы грозит реальная смерть… И больше ничего… Кажется, никакой жалости Лазар не почувствовал… А прежде так улыбался, как будто жалел нежно всех и любил всех ласково…

А теперь я знаю, он болен тоской, такая серая тоска у него…

Но вот теперь у нашего Лазара Маленького, кажется, нет такой четверки… Заходят к нам мальчики, но мне как-то неловко разговаривать с ними подолгу. Вдруг я что-то скажу или сделаю не так, и моему сыну будет неприятно… Разговаривать с ними, как будто бы они во всем равны взрослым, — получится фальшиво; а так, как взрослые обычно говорят с детьми, — тоже неловко мне так…

Два мальчика — это действительно его близкие приятели… Их зовут Иван и Димитр. Я их сразу отличила: когда я спросила, как их зовут, они назвались полными именами, мне понравилось. Димитр — совсем беловолосый парнишка, будто из скандинавских кинофильмов, а Иван — немного заикается. Иван рисует, у него способности есть. Он приносит свои рисунки… Я потом заметила, что наша старшая девочка, когда рисует, подражает ему немного; а иногда и сильно подражает; я видела, как она рисовала улицу с одним деревом сбоку и машина едет… Но я не могу понять, какое удовлетворение может доставляться таким явным подражанием… Мне это не нравится, и я чувствую, как это мое неудовольствие отдаляет меня от моей девочки. Тогда мне становится так жаль ее; я подхожу, обнимаю ее за плечики, целую в головку, она тоже ласкается ко мне… Я хочу любить ее… Конечно, я люблю ее… Она все равно хорошая…