Затерянная в Париже - Барбара Картленд Страница 5

— Я знаю, кто вы! — воскликнула Уна. — Вы — месье Филипп Дюбушерон.

— Верно. Ваш отец говорил обо мне?

— Обычно мама говорила, — ответила Уна: — «скажи месье Дюбушерону, Джулиус, что ты закончил картину».

Уна не стала говорить, что, как правило, мать прибавляла: «Нам нужны деньги».

— Должен признать, — сказал месье Дюбушерон, — я и не представлял, что у вашего отца может быть дочь, тем более такая милая…

Услышав комплимент, Уна немного смутилась, а Дюбушерон подумал, что еще не встречал ничего более привлекательного, чем румянец, заливший бледные щеки, и взгляд из-под длинных ресниц.

«У нее необычные глаза, — подумал он. — Зеленые с золотыми крапинками» — и, к своему удивлению, решил, что они похожи на блестки солнца в зеленой воде.

В девушке было что-то чистое, ясное, чего он давно уже не встречал в женщинах, если вообще когда-либо встречал.

Хотя, сказал он себе, он не очень хорошо был знаком с девушками из монастырских школ — не они бывали посетителями студии Джулиуса Торо.

Вдруг он вспомнил, как дней десять или девять назад, когда он поднялся в эту же квартиру, из дверей выскочила женщина, выкрикивая грубые оскорбления, характерные для женщин, часто бывавших на Монмартре. Он вошел и застал Джулиуса Торо у мольберта с кистью в руке. В тот же момент Дюбушерон заметил, что Торо не в том состоянии, чтобы написать что-либо дельное. Он был пьян, как бывал пьян всегда последние три года, с тех пор как поселился на Монмартре. Случилось, что месье Дюбушерон нашел покупателя на картину, над которой работал Торо. Два дня назад она была почти закончена. Дюбушерона рассердило, что работа с тех пор не продвинулась, а женщина, покинувшая студию, была, как он понял, натурщицей для фигуры на заднем плане.

— Что же вы делаете, Торо? — раздраженно спросил он. — Вы же сказали, что картина сегодня будет закончена. У меня есть клиент, ее ожидающий, а он уезжает сегодня вечером.

— Пусть едет без нее, — ответил Джулиус Торо, с трудом ворочая языком.

— Я не привык нарушать данные мною обещания, — ответил Дюбушерон. — А потом, вам же нужны деньги.

Достаточно было посмотреть на Торо, чтобы убедиться, что это так и есть. Джулиус Торо был одет в потрепанную рубашку, нуждавшуюся в стирке, а его брюки были испачканы краской. На ногах у него были войлочные шлепанцы, не заслуживавшие доброго слова, и было заметно, что сегодня он не брился.

Когда-то он был красивым, представительным мужчиной, но пьянство взяло свою дань и с фигуры, и с внешности. Он обрюзг, опустился, и Филипп Дюбушерон подумал с отвращением, что от хозяина студии исходил такой же тяжелый запах, как и от всего помещения.

— Очень хорошо, — сказал он. — Раз вы не закончили картину вовремя, я не могу ее продать.

Когда захотите повидать меня, сообщите мне, потому что я больше никогда, слышите, никогда не продам ни одной вашей картины, пока она не будет полностью закончена и не попадет ко мне в руки.

— Я закончу, закончу ее! — взмолился Торо. — Мне надо всего несколько часов.

— Без натурщицы? — требовательно спросил Дюбушерон.

— К черту натурщицу! К черту этих жадных маленьких проституток: им нужны только деньги — франки, больше франков! Эта не соглашается сидеть, пока я ей не заплачу!

— Им же тоже надо зарабатывать на жизнь! — резко сказал Дюбушерон. — Перестаньте быть дураком, Торо, вы не сможете закончить картину без натурщицы. Верните ее!

— Я не стану иметь с ней дело, если даже она приползет на коленях! — заорал Торо. — Мне нужна натурщица, которая бы понимала, что я пытаюсь сделать, а не кусок деревяшки, с мыслью о деньгах в голове!

— На Монмартре никто не согласится работать для вас бесплатно, — цинично ответил Филипп Дюбушерон.

Они немного помолчали. Вдруг Джулиус Торо испустил такой громкий крик, от которого маклер вздрогнул.

— Нашел! — воскликнул он. — У меня есть натурщица, которая мне нужна! Она не будет тянуть из меня деньги. Она будет позировать мне просто потому, что любит меня, слышите? Она любит меня!

— Слышу, — ответил Дюбушерон. — Хотя, Бог знает, за что женщина может любить вас!

Все еще рассерженный, он пошел к двери. У двери он обернулся и прибавил:

— Когда ваша картина будет закончена и готова к продаже, тогда и увидимся. А пока — до свиданья!

По лестнице вниз он шел, все еще чувствуя злость, злость и на себя тоже, за то, что был достаточно глуп и поверил Торо, когда тот сказал, что закончит картину, а еще больше — за то, что вынужден разочаровать клиента.

Было то время, когда картины продавались плохо, и, если бы не другие источники доходов, гораздо больших, Филипп Дюбушерон вполне мог оказаться в весьма стесненных обстоятельствах. Но он был достаточно проницателен и умен, продавая людям то, что им нужно, и богател год от года.

Он молчал, и Уна смутилась.

Она словно почувствовала, что за этим молчанием было что-то, чего она не знала, и поэтому очень тихо спросила:

— Вы не могли бы мне сказать… где папа похоронен?

— Да конечно, — ответил Филипп Дюбушерон. Уна отвернулась к окну, и он понял, что она пытается скрыть слезы.

— Папа… редко писал мне, — сказала она. — Но когда писал… все в его письмах было представлено так, словно дела у него в-в-в порядке. Я и представить не могла… что он живет… так…

Филипп Дюбушерон подумал о том, как она, должно быть, шокирована видом студии.

— Наверное женщина, которая прибирала у него, не потрудилась зайти, узнав, что он умер.

Наступило молчание. Через минуту Уна обернулась к нему. В ее глазах стояли слезы, но Дюбушерон видел, как она изо всех сил пытается справиться с ними.

— Может быть… не стоит спрашивать вас… именно сейчас, — сказала она, — но здесь… что-нибудь принадлежит мне?

— Сколько бы оно ни стоило… — мрачно ответил он.

Неожиданная мысль пришла ему в голову:

— У вас ведь есть кое-какие деньги? Уна покачала головой:

— Н-нет…

— Что значит — нет? — спросил он. — Все эти годы, пока вы не были с отцом, вы же должны были на что-то жить, даже если вы жили у родственников.

— Я была… в школе.

— А кто платил за школу?

— Мама… перед смертью она завещала все свои деньги на мое образование.

Разумный поступок, решил Филипп Дюбушерон, иначе Джулиус Торо пропил бы все.

— А почему вы приехали к отцу?

— Я написала папе, что теперь, когда мне исполнилось восемнадцать, деньги кончились и мне пора покинуть школу. Большинство девушек уезжают, когда им исполняется семнадцать.

Филипп Дюбушерон понял, что именно это письмо навело Торо на мысль вызвать дочь, и соображения его были чрезвычайно эгоистичными.