Зов дельфина - Олег Рой Страница 5

— Это он, наверное, про то, что дельфины ужас какие благородные создания, — сладким, как мед, голоском протянула ее сестрица, соблазнительно изогнувшись, чтобы пристроить голову на плечо Борису. — Даже тонущих людей спасают! Есть тыща рассказов про то, как дельфины уставшего или раненого пловца к берегу толкали.

— Какая ты у меня умная, ужас! — Именинник чмокнул длинноволосую в висок. — А в дополнение к этой тыще рассказов о чудесных спасениях — ни одного рассказа от тех, кого дельфины толкали в обратную сторону. Понятно почему. Но учитываются почему-то только рассказы оставшихся в живых.

— Ты… — Макс несколько раз сжал и разжал кулаки, втянул воздух через сжатые зубы.

— Что — я? — Борис посмотрел на приятеля снисходительно, но неожиданно улыбнулся. — Макс, я вовсе не хотел тебя обидеть. Но здравый смысл никто еще не отменял.

— Думаешь, поймал? — Макс усмехнулся довольно криво. — Я эту шуточку про «тех, кого дельфины толкали от берега» слышал, еще когда в школу не ходил.

— Шуточку? — уточнил Борис. — Или все-таки здравое соображение?

— Ой, не передергивай. — Макс поморщился. — Само собой, это здравое соображение. Только оно ничего не меняет в общей картине. То, что дельфины людей спасают, — не случайность. И не игра. А насчет «от берега»… Представь, что ты вырос в воде. Прожил в ней всю жизнь. Всегда. Понимаешь? С какого перепугу ты будешь — даже желая спасти — пихать кого-то к суше? Дельфинам сама идея суши должна быть чужда органически. Конечно, они не к гипотетическому берегу спасаемых подталкивают. Отнюдь. Всего лишь выталкивают на поверхность воды — чтобы можно было дышать. И все. А уж к берегу или от него, вектор, в смысле, — вопрос личного везения спасаемого. Они ведь, знаешь ли, не только людей спасают. Говорят, даже акул. Хотя, казалось бы, естественные враги… И да, я далек от того, чтобы очеловечивать дельфинов. Хотя бы потому, что они в этом, как я уверен, не нуждаются.

— Типа две цивилизации на одной планете? — скептически хмыкнул Борис.

— Почему нет? — Макс, казалось, потерял интерес к разговору: сосредоточенно вглядывался в экран смартфона, отвлекался на планшет, возвращался к телефону… Как будто старался не глядеть на человека, с которым вроде бы беседовал. Может, и не старался, может, у него в телефоне и в планшете и впрямь происходило что-то очень-очень интересное и важное, но вот так уж Лере показалось.

И, похоже, не только ей. Блондинка номер два недовольно, почти высокомерно скривилась:

— Да хотя бы потому, что где она, вторая цивилизация? Дома, телефоны, железные дороги? Или хоть что-нибудь эдакое?

— Очень соблазнительно принять наличие архитектуры или транспорта как критерий уровня разумности. Типа есть материальные свидетельства — признаем цивилизацию, нет — ку-ку! Но ведь это глупость! Или брать за тот же критерий способность создать ядерную бомбу — еще бо́льшая глупость! Способность — не в смысле желания, а в смысле стремления к реализации — создать эту самую бомбу скорее уж свидетельство безмозглости, а не разума. Разве нет? Разум вроде бы стремится к самосохранению. Себя лично. И собственного вида. И где тут ядерная бомба? Равно, как, кстати, и железные дороги вместе с мостами. Ни мосты, ни телефоны дельфинам не нужны. Разум не обязательно в технологиях проявляется. Да и что мы знаем о дельфиньих технологиях? А пока не знаем, почему берем на себя право… ладно, даже не в разумности, наверное, дело. Почему мы так жестоки? Животные нередко не в состоянии от нас защититься — просто не в состоянии! Даже те, кого вряд ли стоит называть животными. Хотя… человек с точки зрения биологической систематики — тоже животное.

— Ну… — Длинноволосая прижалась к Борису еще более картинно, даже презрительная гримаска ее не портила. — Дельфины все-таки не люди…

— Это, знаете ли, еще вопрос, — не менее презрительно протянул Макс. — Может, они люди не меньше, чем мы, а то и больше. Если они не строят мостов и башен, это же не отсутствие разума. Главное свидетельство разумности — язык. И вот с языком у них…

— Это ты про все эти щелчки, посвистывания и прочий щебет? — фыркнула пассия Бориса. — Птички тоже и свистят, и щелкают, и посвистывают. Давайте соловьев к разумным причислим!

— Соловьиные трели не несут сколько-нибудь структурированной информации. На эту тему есть масса исследований, я их сейчас пересказывать не буду, ладно? Главное, что соловьи не разговаривают, а дельфины — именно разговаривают. Одних только слышимых свистов уже выявлено почти двести. А еще щелчки, щебет и прочее, это не считая того, что основная часть дельфиньих высказываний лежит выше нашего уровня восприятия, мы их без приборов вообще не слышим: люди различают звуки до двадцати килогерц, дельфины используют до двухсот килогерц. Но количество сигналов — не основное. Главное — как эти сигналы организованы и организованы ли вообще. Вот у соловья, к примеру, организация практически отсутствует. У человека — шесть уровней: звук, слог, слово, фраза, абзац, контекст. И у дельфинов — то же самое! Так что их щебет — это не набор простейших сигналов, на которые способен, к примеру, собачий свисток, а именно речь! Первый признак развитого разума! Что же до изготовления орудий труда — второй признак — то, во-первых, трудно оценить, насколько дельфинам вообще нужны орудия труда, а во-вторых, мы еще слишком мало знаем, чтобы делать выводы. Речь у них уж точно наличествует. И самосознание, и социальное сознание…

— Макс! — перебил его Борис. — Очень может быть, что твои обожаемые дельфины — тоже в каком-то смысле люди. Ну если то, что ты говоришь про их язык, верно, похоже, что так. Уровень мышления определяется уровнем развития сигнальных систем. Первая, вторая, третья… Если окажется, что дельфины способны оперировать абстрактными понятиями…

— Судя по всему, способны, — буркнул Макс. — Во всяком случае, имена они умеют не только распознавать, но и присваивать. И обобщать способны…

— Если способны, — продолжил именинник, — тогда я, пожалуй, соглашусь с тобой насчет разума дельфинов. Но вот в чем закавыка. Тебе не приходит в голову, что неидеальное обращение с ними — мягко говоря, не самая насущная проблема человечества? Вон у Леры спроси, что она как врач по этому поводу думает.

Вот уж чего Лере не хотелось, так это объяснять свою позицию. Плевать и на Бориса, и на этих сестричек-блондинок, и на всех прочих — ей нет до них никакого дела. Но Макс… он ведь наверняка уверен, что она на его стороне, наверняка рассчитывает на это. А она… Никогда и ничего она не принимала на веру без достаточно убедительной аргументации. Девочка «Нет». И сейчас… Ну да, дельфинов жалко — и бездомных собак жалко, и замерзающих зимой птичек жалко, и, кстати, лабораторных крыс, кладущих свои короткие жизни на алтарь развития медицины, их тоже жалко. Но людей — тем более детей — жальче. Может, годы, посвященные медицине, ее, Леру, необратимо изменили? Или наоборот — именно потому, что она такая, как есть, она и посвятила себя медицине? Как знать…

Она почти физически чувствовала сгустившееся вокруг молчание. И странно похожие лица двух блондинок (так и не удалось запомнить, как которую зовут): и девушка Бориса, и ее сестрица смотрели на Леру с одним и тем же жадно выжидающим выражением на красивых лицах. Она видела такие выражения, когда на последних курсах ездила фельдшером на «скорой». Зеваки, столпившиеся вокруг мест какой-нибудь аварии, смотрели на пострадавших точно так же: уже умер или еще дышит? Или уже перестает? Как стервятники. И щелкали телефонами, запечатлевая «крутую» картинку. Не все, конечно, но среди зевак таких бывало не меньше половины. Что, собственно, и неудивительно: нормальному человеку среди зевак делать нечего, ему вряд ли будет в кайф пялиться на чужие страдания. Способен помочь — помоги, нет — ступай своей дорогой. Две блондинки же сейчас именно… пялились. Только ожидали, конечно, не смерти Лериной, а, вероятно, чего-то вроде семейной сцены между ней и Максом. Это же так интересно, когда признанная пара публично ссорится!