Идеальный мерзавец - Жасмин Майер Страница 5

Выразительно кошусь на ее глубокий вырез. Она хихикнула. Но так и не отстранилась.

— Могу провести до дамской комнаты, чтобы смыть лишнее. Хочешь?

Верная невеста уже сто раз отказалась бы. И уж точно вспомнила бы про салфетки, которые лежат здесь же возле стендов с косметикой.

— Хочу, — выдыхает рыжая.

И после я веду ее в туалет, на двери которого переворачиваю табличку «Закрыто на уборку», и для начала беру ее сзади прямо у раковин.

Все еще хотите поговорить со мной о любви?

Вера

Телефон молчит. Почему он не звонит, проклятье?

Один разговор и, наверное, я бы тут же вернулась домой. Плевать на билеты, а жилье я все равно так и не нашла. Владельцы недвижимости на Кипре сговорились против меня.

Но телефон молчит.

Заряда осталось мало, а все удобные розетки возле скамеек уже заняты. А если он все-таки позвонит, а я не успею взять трубку, потому что телефон сядет? И потом. Не лучшая идея приземляться за три девять земель с разряженным телефоном. Если уж думать практично, а не эмоциями.

Подхватываю чемодан и пакет с перебродившим вареньем, как сказал тот нахал, и брожу возле гейта в поисках розетки. Свободных нет.

Выбираюсь опять к магазинам, кафе, но, несмотря на ночной рейс, в аэропорту многолюдно, а еще у всех вдруг разом что-нибудь да разрядилось.

Дохожу до туалетов. Вспоминаю, что видела розетку возле раковин, но это было прямо на входе в аэропорт, кто знает, может здесь другая планировка?

Пять процентов заряда на телефоне. И он, зараза, садится еще быстрее из-за того, что я постоянно проверяю, не пропустила ли звонок.

Дохожу до самого дальнего туалета, в другом конце ближе к гейтам есть еще один. Там я уже была, а розетка оказалась занята девушкой с плойкой.

Здесь же людей почти нет. Как и работников, но на двери висит табличка о том, что вход воспрещен.

Четыре процента.

Оглянувшись, нажимаю на ручку. Может, они ради уборки закрывают их на ключ? Но дверь легко поддается, и я проскальзываю внутрь.

Первая мысль — что какая-то женщина бьется в припадке эпилепсии в одной из кабинок и ей срочно нужна помощь.

И только низкий мужской стон все расставил по своим местам.

Нужно ретироваться, исчезнуть, но я словно приросла к полу. К тому же прямо передо мной на стене розетка. А на телефоне — уже три процента.

Может, это затянется? Может, успею?

Ставлю телефон заряжаться и вижу в зеркале, как горят щеки. Женщина стонет, царапает пластиковые стены кабинки. Хотя обещала себе не смотреть, чуть-чуть нагибаюсь и смотрю на пол. Видны только мужские ноги.

Он ее или на руках держит… Или она стоит коленями на унитазе. Невероятно. Это ж как приспичило?

От звука сливающейся в бачке воды подпрыгиваю на месте. Все-таки на унитазе, мелькает мысль. Выдергиваю зарядку из розетки, но переходник остается в ней, а в моих руках только провод. Времени нет. Без лишних слов, судя по звукам, после финиша они тут же принимаются поправлять одежду. Только и всего.

Выбегаю из туалета. И дверь почти сразу распахивается следом — из нее выходит красивая рыжая женщина. Ее щеки горят, она взбивает огненные волосы, не глядя на меня, и быстро уходит. Вижу, как издали ей навстречу бежит мужчина с тележкой и чемоданами.

— Ну и где ты была? Уже посадка!

— Ой, что в туалет уже нельзя сходить?!

Они уходят вместе.

А до меня разом доходит три вещи.

Прежде всего, что сейчас на бачке унитаза она была не со своим мужчиной. Во-вторых, тот, с кем она была, только что вышел из туалета и теперь внимательно смотрит на меня.

И, в-третьих, это тот самый нахал с паспортного контроля.

5 — 1

Он медленно надвигается на меня. Его волосы торчат во все стороны, и я понимаю, что в его шевелюре только что побывали пальцы этой рыжей. И может быть, не только там.

— Хочешь мне что-то сказать?

Трясу головой и отвожу взгляд.

Даже о том, что у него не застегнута ширинка не скажу, не дождется. Мне не интересно, чем он занимался в туалете, хотя бы потому что это и так ясно. Хотя остальные детали в голове не укладываются. Они знали друг друга? Может, они любовники?

— Как ты смотришь на то, чтобы повторить?

Ему удается добиться того, чтобы я снова уставилась на него. Направление, куда бы нужно его послать, вертится на языке, но во рту пересохло, и я молчу. Надеюсь, что хотя бы выгляжу при этом достаточно оскорбленной.

Он стоит непозволительно близко. Вижу темные волосы на груди в вороте белой рубашки.

Кто он такой? Чем хорош секс с ним, что на него стоит решиться даже, если он произойдет в туалетной кабинке?

Он так близко, что легко представить, как его крепкие руки подхватывают за талию. Как обвиваю его бедра ногами, пока мои руки хозяйничают в его волосах. Рваные поцелуи, судорожное дыхание. Горячие губы скользят по шее, но на большее нет времени. Сделать быстрее, урвать опасное острое наслаждение. Здесь и сейчас.

Как будто читая мои мысли, он толкает меня к реальной стене и ставит ладони на уровне моих глаз, упираясь в стену.

Как это — принять его вот так сразу, сейчас, лишь отведя трусики в сторону? Будет ли хорошо? Или будет больно? Станет ли он церемониться, позволит ли привыкнуть или сразу начнет двигаться, вбиваться, брать то, что можно только сейчас, и никогда больше? Значит ли для него мое наслаждение хоть что-то или я буду рада ощутить его в себе, что успею кончить даже раньше?

Трясу головой, чтобы изгнать наваждение. Но меня окутал слишком резкий запах духов, терпкий аромат тела и греховный секса. Он весь пропах сексом.

Его взгляд трахает без прелюдии. Сложенные в вежливой полуулыбке губы обещают запретное наслаждение. А ямочка на подбородке — прямо-таки контрольный в голову.

— Не знаю, кто ты, — говорит он низким голосом. — Но у меня определенно на тебя стоит. У нас еще есть время до взлета, а я не повторяю дважды.

Не хочу это слышать.

Сама отталкиваю его и бегу к людям, свету и свободе. Пусть воздух лучше пахнет ванилью, выпечкой и кофе. Пусть плачут и кричат дети, и ругаются уставшие путешественники. Что угодно, только не чувствовать его рядом.

Этот мужчина запретный плод. Сладкий и терпкий, как грех. И надо держаться от него как можно дальше.

Я смогу. Правда?

Марк

В самолете мое место оказалось одинаково далеко и от рыжей давалки, и от темноволосой моралистки. Так что, предупредив заранее стюардессу, чтобы не будили, когда станут разносить свои помои, которые зовутся здесь «поздним ужином на борту», я устроился в кресле, чтобы проспать все три часа полета.