Нежно влюбленные - Мэри Джо Патни Страница 5

Глаза Мэри по-прежнему ничего не выражали. Разозлившись, он спросил:

— Ты понимаешь, о чем я говорю? Уверен, что ты знаешь английский.

Многие из шотландцев-островитян говорили только на гэльском [1]языке. Но Джерваз полагал, что дочь священнослужителя должна была получить хоть какое-нибудь образование.

Когда девушка кивнула, Брэнделин холодно продолжил:

— Я не хочу ни видеть тебя, ни слышать о тебе. Никогда. Если ты посмеешь появиться хотя бы вблизи Лондона или возле поместий Сент-Обенов, я лишу тебя содержания. Ты все поняла?

Девушка опять рассеянно кивнула, но Брэнделина, не сводящего с нее глаз, вдруг обуял неописуемый ужас. Он только теперь осознал, что не понял прежде одного: Мэри Гамильтон ненормальна — ее лицо было абсолютно безжизненным, а глаза — бессмысленными. Девушка не могла знать, какую подлость задумал папаша — она ничего не понимала.

Резко отпустив ее подбородок, словно он, как тлеющая головешка, жег его пальцы, Джерваз вскочил на ноги, борясь с тошнотой. Молодой человек лишь в это мгновение догадался, что за преступление он совершил. Мысль о том, что он силой взял сумасшедшую девочку, была невыносимой. Не оправдывало его даже то, что она была его женой. Изнасиловать существо, которое не понимает, что происходит, было таким же тяжким грехом, как и тот, что он совершил в тринадцать лет.

Заледеневшими, дрожащими руками Брэнделин натянул на себя одежду, мечтая только об одном — поскорее убраться отсюда. Девушка свернулась на кровати крохотным клубочком, и лишь ее странные глаза подавали признаки жизни. Поскольку она не смогла бы повторить его слова, Джерваз схватил перо, чернила и на обратной стороне брачного контракта написал адрес своего адвоката. А затем приписал — специально для Гамильтона: «Не вздумайте привезти ее ко мне. Не смейте пользоваться моим именем». Подумав, молодой человек добавил: «Заботьтесь о ней хорошенько: если она умрет, вы не получите больше от меня ни гроша».

Джерваз надеялся, что, прочитав записку, викарий станет хорошо обращаться с дочерью — ведь в его интересах будет заботиться о ее здоровье и благополучии. Судя по запаху, девушку купали. Надо полагать, служанка будет стоить сущие пустяки в этом проклятом Господом месте.

Брэнделин встал, бросив бумагу на стол. Мэри дрожала и молодой человек задержался на мгновение, чтобы укутать ее одеялом. Когда он приблизился к девушке, та испуганно отпрянула назад. Джерваз стиснул зубы, понимая, что заслуживает лишь этого.

Она провожала его до двери безумным взглядом. У двери Брэнделин на мгновение остановился. Его законная жена была похожа на перепуганного лесного зверька, застывшего в ужасе перед хищником. В горле у Джерваза пересохло, его угнетало чувство вины.

— Мне очень жаль, — прошептал он на прощание.

Он сказал это скорее для себя, чем для Мэри, которая, похоже, не представляла, что происходит. И хоть Джерваз никогда не верил в Бога, он все же помолился о том, чтобы она поскорее все забыла. Впрочем, Брэнделин надеялся, что Господь пошлет забвение и ему.

Четырьмя часами, позже Джерваз и его слуга Боннер уже были на рыбацкой шхуне, направлявшейся в Англию. Бывший военный вестовой, Боннер вечно ходил с плотно сжатыми губами.

Не задавая лишних вопросов, он лишь кивнул, когда хозяин сказал ему, что запрещает когда-либо с кем-либо обсуждать случай в гостинице.

Шхуна лавировала между островами. Лицо молодого человека застыло в каменной неподвижности: он пытался успокоиться. Как не возненавидеть самого себя?! По сути, события прошлой ночи были вовсе не так уж важны. От его богатства не убудет, если он станет платить Мэри и ее мерзкому папаше по тысяче фунтов в год. На эти деньги они смогут жить в роскоши. И хотя большинство мужчин оплакивало свою свободу даже тогда, когда женились по любви, Джерваз не отчаивался — все это не имело для него никакого значения. Вот уже десять лет как он знал, что никогда не сможет жениться.

Но никакая сила не могла заглушить чувство вины — ведь он причинил боль несчастному созданию. И ни законный гнев, ни состояние опьянения не могли оправдать его поведения. Ему придется повесить на себя еще и этот крест.

Угрызения совести не оставляли его. Вот нелепость — он-то решил, наконец, стать независимым человеком, забыть о прошлом, отправиться в Индию и начать там новую жизнь. Наверное, Гамильтон прав: люди бывают прокляты еще до рождения.

Брэнделин никогда не доверял интуиции, но сейчас, наблюдая, как темный берег Малла тает в утренней заре, молодой человек внезапно почувствовал, что над ним тяготеет рок. Где-то, когда-то в далеком будущем он заплатит за свою глупость, за свою несдержанность…

Йоркшир, январь 1806 года

Ветер — частый гость в Йоркшире. Весной он полон обещаний, летом напоминает нежные прикосновения влюбленных, а осенью дышит сожалением. Сейчас, в самый разгар зимы, ветер был холодным и колючим и дул, срывая ставни, дергая двери и попадая во все щели. Но Хай-Тору даже этот злой ветер был не страшен — он еще и не такое видел за гэтни лет своего существования и давал теплое, надежное укрытие тем, кто спрятался за его толстыми стенами.

Когда веки наконец сомкнулись над небесно-голубыми глазами ее сына, Диана Линдсей осторожно дотронулась до его шелковистых волос, а уж затем устроилась на кресле возле кровати — чтобы дождаться, пока малыш крепко заснет.

Чаще всего, выполняя бесконечные просьбы и отвечая на бесчисленные вопросы пятилетнего озорника, она не задумывалась о своей любви к Джеффри, но в такие мгновения, как это, когда ребенок переносил тяжелый припадок, женщину захлестывала нежность, и она до боли осознавала ценность человеческой жизни, ее хрупкость. Несмотря на все тревоги и временами охватывающее ее отчаяние, Диана не переставала удивляться этому чуду — своему сыну.

Когда дыхание мальчика успокоилось, Диана встала, чтобы выйти из комнаты. Она могла бы всю ночь просидеть вот так над ребенком, но надо быть снисходительной к себе самой. Даже теперь, когда до разлуки с ним оставались еще годы, Диана понимала, как тяжело ей будет расстаться со своим мальчиком в будущем.

Выходя из крохотной спальни сына, Диана услышала, как засвистел ветер, срывая с окон ставни, которые протестующе скрипели и негодовали по поводу надвигающегося шторма. Было еще только четыре часа, но уже почти стемнело и, выглянув в окно, Диана не смогла разглядеть небольшого сарая, стоящего неподалеку.

Диане обычно нравилась зимняя непогода. В ненастные дни она больше обычного наслаждалась уединенностью и покоем их отдаленного жилища, радуясь тому, что не надо идти в деревню. Диана чувствовала себя в безопасности в такие дни: если не открывать дверь и не выходить, то и беда не проникнет в дом. Впрочем, чувство безопасности было своеобразной компенсацией тому, что она заживо похоронила себя в этом заброшенном уголке Йоркшира.