Любовь и чума - Мануэль Гонзалес Страница 50

— Господи Иисусе Христе! Что же вы сделали такое, Валериано? Чем восстановили вы всех против себя до такой степени?

— Ничем, клянусь Богом! Прежде я выигрывал сражения, возбудил во многих зависть, когда согласился ехать послом в Византию. А потом я сделал громадную ошибку, не убив Мануила Комнина, чем мог избавить республику от многих опасностей. Теперь враги ставят мне в вину этот поступок. Они хотят довести меня до отчаяния в надежде, что я сделаю какой-нибудь необдуманный шаг, который поможет им сжить меня со света. Но они сильно ошибаются: я не доставлю им этого удовольствия. Я не считаю, что соотечественники вправе наказать меня за то только, что я отказался убить безоружного. Никогда потомок знаменитых Сиани не согласится быть убийцей… А тем более тот, который любит вас, Джиованна!

— О Валериано! — проговорила молодая девушка. — Мне кажется, что люди забывают обо всем, когда дело касается их интересов. Но что нам за дело до всего этого?! Чем больше стараются унизить вас, чем больше заставляют вас страдать, тем сильнее я привязываюсь к вам. Пусть все ваши друзья оставят вас, я буду вас любить и останусь верна!

Молодой человек сжал руку благородной девушки.

— Ах, Джиованна, я чувствую, что не в силах бороться с судьбой. Поблагодарю Бога за то, что Он послал мне в утешение вашу безграничную преданность! — проговорил Сиани с чувством. — Я мучился невыносимо, встретив одну неблагодарность со стороны тех, от кого менее всего мог ожидать ее. Надменные патриции не могут простить мне безуспешность моего посольства. Купцы, кораблями которых овладел Мануил, обвиняют меня в своем разорении. Народ проклинает меня, потому что на него наложили новую подать и насильно уводят из семей самых молодых и здоровых мужчин, чтобы воевать с Комнином… Словом, я — низвергнутый с пьедестала кумир, над которым потешаются даже дети, швыряя в него камнями… Вся жизнь человека основывается на словах Бренна, предводителя галлов, разбитых римским императором Камиллом: «Горе побежденным». Склоняющиеся перед силой презирают слабость… Вы сейчас видели этому пример: нищие, которые нуждаются во всем, оказались безжалостными ко мне, потому что я падал на их глазах от истощения сил.

— Простите этих необразованных людей, Валериано! — произнесла тихо Джиованна. — Разве у вас нет других судей, более беспристрастных и справедливых?

— Да, Джиованна, есть, но и они заблуждаются. Одна только женщина способна облегчить душевные страдания. Она великодушно протягивает руку погибающему и спасает его. Если она и поддается иногда обаянию победителя, то не оскорбляет побежденного… Поверьте, что я не приблизился бы в таком ужасном положении к дому господина ди Понте, если б не надеялся встретить здесь вас.

— Умоляю вас, Валериано, никогда не сомневаться во мне… Я хотела бы забыть вас, но не могу: я постоянно вижу вас перед собой, слышу ваш милый голос. Когда клевещут на вас при мне, я страдаю невыразимо… Если я узнаю, что вы заключены в темницу, то я не перенесу этого… Если же вы решитесь бежать, мысль моя полетит вслед за вами…

— Но скажите же мне, — перебил Сиани, сжимая руки благородной девушки с беспредельной радостью, — хватит ли у вас смелости оставить своего отца, этого алчного купца, который разделяет ненависть венецианцев ко мне, чтобы следовать за мной, искателем приключений?

Джиованна вздрогнула и взглянула с недоумением на молодого человека, отважившегося сделать ей подобное предложение. Но Сиани не заметил этого и продолжал с увлечением:

— Если бы вы решились разделить со мной скитальческую жизнь, я отомстил бы всем неблагодарным, потому что стал бы служить Венеции, не подчиняясь никому, и сражался бы с ее врагами. В настоящее время, когда Византийская империя представляет собой ни более ни менее, как пурпурный лоскут, из которого каждый смельчак может выкроить себе герцогскую мантию, я мог бы сделать многое и, пожалуй, даже возвел бы вас на трон. Ваш отец простил бы нас, потому что его честолюбие было бы удовлетворено вполне.

— Зачем вы стараетесь обольщать меня мечтами, которым не суждено никогда сбыться, Валериано! И зачем мне все это? Я не честолюбива и не желала бы ничего, кроме возможности жить с вами вдали от всего света, не привлекая ничьих взглядов и не возбуждая ни в ком зависти.

— Такая спокойная жизнь невозможна для нас, Джиованна, потому что нашей любви угрожают со всех сторон. Ваша красота, ваш характер воспламенили не одно мое сердце, и мои соперники радуются теперь моему падению. Но в Венеции мне нельзя бороться с ними, а как же я уеду отсюда без вас… Как я могу оставить вас одну, когда знаю, что мои враги будут добиваться вашей руки, и Бартоломео ди Понте заставит вас избрать одного из них?

— Отец мой не прибегнет к насилию, чтобы заставить меня выйти замуж за кого бы то ни было! — возразила с убеждением Джиованна. — Он любит меня искренне и не захочет сделать меня несчастной на всю жизнь.

— Он горд, Джиованна, а гордость может заставить его сделать такой поступок, который погубит все. Если он смотрит на свою дочь, как на орудие для достижения своих честолюбивых целей, он воспользуется этим орудием, хотя бы оно и могло сломаться в его руках.

— Вы не справедливы к нему, — сказала Джиованна с печальной улыбкой. — Но не унывайте, Валериано. Я клянусь вам именем Господа нашего Иисуса Христа, что останусь вам верной до гроба и сумею противостоять всем угрозам и просьбам…

При этих словах дверь быстро отворилась, и в комнату вбежала взволнованная Франческа.

— Расставайтесь скорее! — сказала она молодым людям. — Только что пришел Азан Иоаннис в сопровождении трех разносчиков. Он желает видеть немедленно нашего господина… Я не ожидаю ничего хорошего от посещения такой зловещей птицы.

— Я ухожу, Джиованна, и уношу с собой вашу клятву, — сказал Сиани, вставая и протягивая ей руку.

— Да, да, идите, Валериано! — проговорила торопливо девушка. — Если мой отец увидит вас здесь, то обвинит меня в непослушании…

В это самое время Бартоломео ди Понте ходил большими шагами в заметном волнении по одной из обширных зал своего роскошного дома, наполненной всевозможными произведениями искусства и образцами предметов торговли, расставленными с самой тщательной заботой. Тут было собрано все, что придумала любовь к роскоши и что служило выражением нравов и различных ступеней развития народов.

Бартоломео останавливался время от времени, чтобы бросить тоскливый взгляд на большой канал, который вел к морю и по которому в былое время носились его богатые корабли, нагруженные сокровищами.

— Итак, я потерял все! — шептал с тоской негоциант, сжимая руками пылающую голову. — Итак, я напрасно трудился в течение стольких лет, как последний из поденщиков! Ценой бессонных ночей, ценой бесчисленных забот я сумел, несмотря на свое плебейское происхождение, создать себе блестящее положение, приобрести богатство и стать популярным не менее любого из патрициев, победивших сарацин и стоящих во главе Венецианской республики. Целая армия приказчиков и матросов повиновалась моей воле. Я приобрел себе земли, корабли, дома и замок… И вот теперь все исчезло как сон, по милости Мануила Комнина, вздумавшего ограбить публично венецианских купцов…