Куртизанка - Дора Леви Моссанен Страница 50

— Нет, пока ты не расскажешь мне, чего хочешь. Но сначала позволь поздравить тебя — ты получила приглашение побывать у месье Ружа дома.

— Grand-mere, а как же иначе? Это был единственный шанс — сделать мне предложение, достойное истинной леди, потому как я ему не любовница и не проститутка.

— Проститутка! Ах, quelle horreur! [42]Кто научил рассуждать тебя совершенно по-мужски? Проститутка! Исключи это презренное слово из своего лексикона. Подобный способ мышления лишний раз доказывает, что устаревшая мужская логика все еще живет и здравствует. Не стоит с презрением относиться к любовнице или, если на то пошло, к проститутке; это твои слова, cherie, не мои.

— Прости меня, Grand-mere, — повинилась Симона. — Я не хотела обидеть тебя.

— В таком случае, cherie, тебе это удалось. Женщины, подобные нам, олицетворяют собой закон и движущую силу природы и потому достойны уважения. Мы опередили время, поскольку обладаем мужеством, чтобы требовать эмоциональной и сексуальной независимости. Мы не просто смазливые мордашки, уделом которых является предоставление сексуальных услуг. Не замечать нашей проницательности и изобретательности, именуя нас проститутками, это то же самое, что назвать удачливого бизнесмена сутенером. Секс — это своего рода сахарная глазурь на наших взаимоотношениях. Мужчины все время возвращаются к нам из-за нашей целостности, политической смекалки и ума. Мы — хозяйки собственной судьбы, чего нельзя сказать о так называемых «настоящих леди», которые даже не могут выбрать себе мужа самостоятельно. — Она протянула бокал с абсентом Симоне. — Cherie, один глоток поднимет тебе настроение. А знаешь ли ты, что абсент назван в честь Артемиды, греческой богини целомудрия? — При этих словах мадам Габриэль беззаботно рассмеялась.

Симона выхватила у нее из рук бокал с абсентом и поднесла его к губам.

Ее бабушка поправила на висках локоны своих голубых волос.

— Уважай свой напиток. Его надо пить одним глотком. До дна!

Симона поморщилась, когда горькая зеленая жидкость обожгла ей горло. Но затем в желудке разлилось приятное тепло, отчего поросший клевером холм с его галереями показался ей не таким уж плохим местом.

— Pas mal [43]*. Из чего он сделан?

— Из полыни, это такая трава с сильным запахом, из которой получают горькое масло, лакричника, ароматических трав и спирта — причем в большом количестве. Все эти элементы жизненно необходимы для нашего организма и национального характера, naturellement [44].

Отчаянно нуждаясь в одолжении, в котором, как она была почти уверена, мадам Габриэль ей откажет, и чувствуя, как улетучивается ее храбрость, Симона снова приложилась к бутылке с абсентом. Она сумела доставить месье Ружу несказанное удовольствие, воспользовавшись древними техниками дыхания и массажа, поддерживая его исступленный восторг и экстаз в течение продолжительного времени, избежав при этом проникновения. Обнаружив жилку вожделения, которая шла вдоль нервных окончаний на его позвоночнике, она пробудила все его чувства, отчего он сделался совершенно беспомощным. Но сейчас ей требовалось абсолютное иное искусство, чтобы убедить свою бабушку сделать то, о чем она собиралась ее попросить.

— Поосторожнее, — предостерегла ее мадам Габриэль. — Я-то уже привыкла к мышьяку, содержащемуся в абсенте. А вот тебе лучше начинать помедленнее. Кстати, мышьяк сделает твою кожу светлее.

Бродящие вокруг павлины напомнили Золя о том времени, когда он прозябал в нищете, питаясь воробьями, которых ловил у себя на подоконнике, и призрак потребовал угостить его абсентом.

«Эмиль, опомнись, — укорила его мадам Габриэль, и невысказанные слова отпечатались морщинками на ее лбу. — Если мне не изменяет память, то именно ты выступил с резкой критикой употребления алкоголя в своем выдающемся литературном произведении "Ругон-Маккары"».

Недовольно фыркнув, Золя устроился у нее под подбородком и принялся делать заметки к своей тетралогии «Четыре Евангелия», которая осталась незаконченной после его смерти. Мадам Габриэль напомнила ему, что ее подбородок — это не записная книжка и она была бы ему очень обязана, если бы он поосторожнее обращался с ее кожей.

— А теперь расскажи, что тебе нужно, — обратилась она к Симоне, указав Золя на его место.

Симона с трудом выпрямилась и попыталась сосредоточиться на расплывающемся у нее перед глазами лице своей бабушки.

— Grand-mere, помоги мне соблазнить месье Жан-Поля Дюбуа.

— Ну конечно, я помогу тебе, — перебила ее мадам Габриэль. — Но почему ты так волновалась, прежде чем попросить меня об этом?

— Потому что он — проницательный и умный мужчина, он никогда не оставляет свою коллекцию произведений искусства без присмотра, разве только для того, чтобы сделать новые приобретения. А в твоей коллекции есть один экспонат, заполучить который он наверняка жаждет. Твой Делакруа. Он отправится на край света, если узнает, что его можно купить. Я знаю, что ты ценишь его превыше всех остальных картин в своей коллекции, но молю тебя, Grand-mere, пошли ему письмо, в котором будет сказано, что Делакруа выставлен на продажу. Пригласи его на новогоднюю вечеринку, чтобы он мог взглянуть на него.

Мадам Габриэль потеряла дар речи.

— Ma petite, малышка моя, я ни за что не расстанусь со своим Делакруа. Но мужчинам не нужно искусство. Женщины сами по себе являются для них достаточным искушением. Он с радостью примет приглашение от женщины клана д'Оноре.

— К несчастью, его не интересуют женщины. Его сын появился на свет в результате брака по расчету, который преследовал цели социального и политического возвышения.

Мадам Габриэль владела бесценными произведениями искусства великих мастеров: «Олимпия» с цветком в волосах Мане, «Современная Олимпия» Сезанна — воплощение невинности, хотя и не совсем искреннее, и «Маркотта д'Аржантей» Энгра — потрясающая модница. Впрочем, справедливости ради следует сказать, что картина Делакруа «Женщины Алжира в своих покоях» действительно была ее любимым творением. Но она не собиралась препятствовать естественному ходу событий, ведь в конце концов Симона должна была примерить корону рода д'Оноре.

Париж

Канун нового, 1902 года

Экипажи, ландо, фаэтоны, четырехместные коляски и шарабаны, отделанные серебром и золотом, с лязгом и грохотом катились через маленькие городки и деревушки, направляясь в долину Африканской циветты. Они с трудом продвигались по пыльной проселочной дороге, переходившей в выложенную гравием подъездную площадку, которая заканчивалась у ворот шато Габриэль. Кучера, восседавшие на высоких козлах, вовсю орудовали кнутами, чтобы удержать лошадей в повиновении и не дать повозкам сцепиться бортами. Заслышав щелканье кнутов, деревенские жители высыпали на улицу и, невзирая на пронзительный холод, столпились у обочины дороги, криками и аплодисментами приветствуя экипажи со сверкающими колесами и покрытыми лаком боками, в которых тряслись на ухабах закутанные в меха из норки, шиншиллы и горностая пассажиры.