Фиктивная помолвка - Мэри Бэлоу Страница 51

– Был очень рад снова увидеть тебя, Оливия, и убедиться, что ты прекрасна, как всегда, – галантно сказал герцог, обнимая новую родственницу. – Надеюсь, до следующей встречи пройдет не так много времени, дорогая.

Лошади фыркали и били копытами; кучера притоптывали и явно торопились поскорее отправиться в путь; дорожные сундуки уже были погружены в экипажи, и слуги заняли свои места; дети сидели в карете с женой Ричарда, а Клод помогал своей жене сесть в экипаж; Маркус пожимал руку Ричарду; Эмма уже заняла свое место в карете, а Кларенс ожидал у дверцы. Неожиданно Оливия почувствовала, что у нее внутри нарастает паника, и, торопливо повернувшись, подала Кларенсу руку.

– Оливия, – раздался у нее за спиной его голос, она обернулась, и твердая и теплая рука Маркуса сжала ее руку. – Приятного путешествия.

Такой непривычный официальный жест, такие формальные слова! Всю прошедшую ночь Оливия ожидала Маркуса, хотя прекрасно понимала, что он не придет, в этом нет ни малейшего смысла, особенно после всего сказанного в потайном саду. И все же Оливия ждала мужа. Она хотела его до безумия и даже несколько раз вставала с кровати, намереваясь пойти к нему, но доходила не дальше двери в свою туалетную комнату и напоминала себе, что после отъезда всех гостей, включая и ее, он собирался вернуться в Лондон – к леди Монингтон.

– Да, спасибо, – ответила Оливия.

– Тогда до свидания.

– До свидания, Маркус.

Казалось, лишь на короткое мгновение они потянулись друг к другу, а возможно, это было лишь в ее воображении. Затем рука, державшая ее руку, поднялась, чтобы помочь Оливии сесть в экипаж. Вслед за ней вошел Кларенс и, заняв место напротив, принялся, как и Эмма, разглядывать английский парк в противоположное окно.

– До свидания, – повторил граф и отступил, чтобы лакей мог плотно закрыть дверцу. Кучер уже был на месте, и экипаж немедленно тронулся. Еще раз взглянув на мужа через окно, Оливия почувствовала, как ее снова охватывает паника, и крепко зажала руки в коленях, чтобы не позволить себе распахнуть дверцу и выскочить из кареты.

«Прощай, Марк», – мысленно произнесла она и, откинувшись на подушку, закрыла глаза и постаралась проглотить комок в горле.

– Оливия, – окликнула ее Эмма, – что за глупости? Что ты делаешь здесь со мной и Кларенсом? Вроде бы здравомыслящая женщина, но в супружеской жизни всегда вела себя глупейшим образом!

– Не сейчас, Эмма, – остановил ее Кларенс, – ты выбрала ужасно неподходящее время. Не поменяешься ли со мной местами?

Через мгновение рука Оливии была в крепких, надежных руках ее друга.

– Надеюсь, это не твой любимый сюртук, Кларенс, – слишком спокойным голосом произнесла она, – сейчас он будет мокрым.

– Когда ты закончишь, я выжму его, и он снова будет как новый.

Она нервно рассмеялась, а потом, повернув голову, уткнулась в его рукав и плакала, плакала…

– О, дорогая, – сочувственно вздохнула Эмма. – Кларенс, неужели мы ничего не можем сделать? Если повернуть назад, это поможет? Когда речь идет о сердечных делах, я всегда чувствую себя беспомощной.

– Можно поговорить о погоде. Я уверен, Эмма, это поможет, а затем эта тема неизбежно приведет к другим.

* * *

Герцог и герцогиня Веймаут уехали ранним утром следующего дня, а час спустя лорд Клифтон уже был на пути в Лондон. Он был уверен, что не смог бы остаться в Клифтон-Корте, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Накануне, после отъезда Оливии, он пошел в потайной сад и, наверное, больше часа провел на камне, на котором ей так нравилось сидеть. Но несмотря на то что светило солнце, пели птицы и цвели цветы, он не мог обрести мира и спокойствия. Оливия уехала, и ее уход из сада – из его жизни – был почти осязаемым, и граф с ужасом вспомнил, что за существование он вел на протяжении года с лишним после того, как они расстались. Теперь Оливия уехала, уехала безвозвратно. Ночью, не в силах спать, он побрел в ее спальню, сел на ее сторону кровати, положил руку на ее подушку и подсчитывал месяцы до Рождества. Почти пять – целая вечность. «Вернутся ли к тому времени София и Фрэнсис, или они продлят свое путешествие по континенту? – размышлял граф. – И приедет ли Оливия, даже если молодые будут дома? А быть может, пришлет какое-нибудь извинение за невозможность приехать – зимняя погода, плохие дороги? Увижу ли я ее вообще когда-нибудь?» Чуть не лишившись рассудка, он лег на ее кровать, положил голову на ее подушку и в конце концов уснул.

Остаток лета, осень и зиму граф решил провести в Лондоне, а если сохранится теплая погода, на пару недель съездить в Брайтон. Ему было все равно, куда ехать, лишь бы не возвращаться в Клифтон. В Лондоне предстояло сделать визит, которого, по правде говоря, очень хотелось бы избежать. Но речь шла не о случайном знакомстве, это знакомство длилось шесть лет, и Мэри была его другом. Между ними не было ничего, кроме дружбы, но он должен был положить конец каким 6bi то ни было отношениям, связывавшим их. Мэри была ему таким близким другом, что разрыв с ней можно было расценивать как измену. Возможно, было глупо порывать такую добрую дружбу, если он, быть может, никогда больше не увидит Оливию. Однако Маркус знал – он должен порвать с Мэри, но не мог просто бросить ее, не говоря ни слова. Он все объяснит ей, и та поймет. Мэри знала, что он любил жену, так же как он знал, что она все еще горюет по погибшему мужу. Граф подумал, что жизнь была бы менее сложной, если бы он любил Мэри, а не жену, и если бы она на самом деле была его любовницей.

Прежде чем Маркус увидел Оливию, он получил от нее три письма.

Первое пришло через две недели после его прибытия в Лондон, оно было переслано ему из Клифтон-Корта. Это было короткое странное письмо, и граф так и не понял, что побудило Оливию написать его и почему она просто не сказала все прямо ему в лицо.

«Я хочу, чтобы ты знал, – написала она, – что Кларенс не мой любовник и никогда им не был. У меня никогда не было мужчины, кроме тебя. Кларенс мой друг, это тебе всегда было известно, и я еще раз подтвердила это, Он мой друг, и никогда не было ни малейшего намека на что-то иное в наших отношениях с ним».

Это было все, если не считать вежливого вопроса о здоровье и изъявления надежды на то, что вскоре они получат известие от Софии.

"Правда ли это? – спрашивал себя граф и сам отвечал:

– Безусловно. Раз Ливи так говорит, никаких сомнений быть не может. Она написала потому, что хочет, чтобы я вернулся, и расчищает мне дорожку для возвращения? – Такова была его первая и короткая надежда. – Или, быть может, она написала просто потому, что Кларенс пожаловался, а она расстроилась и решила, что пора ликвидировать недоразумение. А возможно, хотела еще раз напомнить, что ответственность за разрыв брака лежит на мне".

Оливия не преминула напомнить о его непростительной вине, хотя нельзя сказать «непростительной», ведь она призналась, что простила его еще до того, как он перестал просить у нее прощения. Просто считала невозможным продолжать их супружескую жизнь. «Все испорчено», – как она выразилась. И еще она сказала, что слишком поздно возобновлять отношения, которые оборвались четырнадцать лет назад. По мнению графа, места для надежды не было, так что не было смысла писать ответ, чтобы рассказать Оливии правду о его отношениях с Мэри – он никогда не спал с Мэри, но у него были другие женщины. И он положил последнее письмо Оливии к другим письмам, полученным от нее за эти годы. Большинство ее писем касалось Софии и вопросов, связанных с имением, в них никогда не было ничего личного, но он продолжал хранить все.