Будуар Анжелики - Валери Жетем Страница 51

Ввиду того, что посетительницами отшельника были по большей части замужние дамы, следовало ожидать решительных действий со стороны обманутых мужей, и местные кумушки уже предвкушали кровавую развязку этого лесного действа, однако первым, кто выразил свое отношение к забавам отшельника, был не какой-нибудь озверевший рогоносец, а аббат местного прихода.

Впрочем, здесь нет ничего удивительного: мужьям от этих забав не могло быть, в принципе, никакого урона, а только лишь прибыль в случае успешного зачина, а вот духовный пастырь нес вполне осязаемые убытки, потому что прихожанки перестали приходить на исповедь и оплачивать свои грехи звонким золотом и холеными телами, которые они теперь несли в хижину отшельника.

Аббат, не желая быть замеченным в общении со столь темной личностью, как он не раз называл отшельника с амвона, послал к нему своего клирика с заданием передать приказ о немедленном освобождении благословенной лесной чащи от своего тлетворного присутствия.

Клирик пришел к отшельнику и имел с ним достаточно продолжительную беседу, которая закончилась тем, что хозяин хижины пообещал серьезно подумать над предложением аббата, а пока что передал ему в подарок сосуд с густой жидкостью темно-зеленого цвета, способной, как он заверил, «напоить чресла такой мощью, какой не обладал и Геракл, лишая невинности сорок дев в одночасье».

Аббат остался доволен результатом переговоров, а сосуд с зельем привел его в неописуемый восторг, так как тем же вечером ему предстояло посещение одной красавицы, которая после долгих колебаний наконец-то согласилась уступить его притязаниям, воспользовавшись поездкой супруга в соседний город к умирающему богатому дяде.

Согласие красавицы означало не только возможность наслаждаться ее роскошным телом, но и немалые блага сугубо практического свойства, так как дама была весьма богата и при этом не страдала утонченностью ума.

Готовясь к вечерней баталии, аббат отхлебнул прямо из горлышка сосуда столько целебного зелья, что его с лихвой хватило бы нескольким дюжинам пожилых султанов перед посещением многосотенных гаремов, если бы…

Пегилен умолк, явно с целью заинтриговать своих слушателей, по лицам которых можно было безошибочно определить, что он достиг поставленной цели, а затем продолжил:

— Если бы это действительно было средство поддержания мужской силы, но…

Он снова сделал паузу, на этот раз понимая, что если не все, то большая часть слушателей уже догадалась, в чем дело, и проговорил:

— Это было сильнейшее слабительное! Сильнейшее!

Направляясь к дому красавицы, аббат ощущал какое-то неясное бурление в нижней части туловища, но приписал его действию снадобья, заставившего горячую кровь насытить небывалой мощью его притомившиеся на пастырской службе гениталии.

Нужно к тому же заметить, что, идя на столь верное дело, наш герои не надел подштанников, дабы ничто не препятствовало ему как можно скорее овладеть дамой, которая, теперь уже наверняка, будет рыдать от восторга и орать, как кошка по весне…

Дверь отворила доверенная горничная, затем провела наверх, где в супружеской спальне ждала его, сгорая от нетерпения, хозяйка дома, одетая по такому торжественному случаю в роскошный пеньюар, под которым, как нетрудно было догадаться, было одно лишь вожделенное тело, но когда аббат сделал навстречу ей несколько шагов по толстому светло-голубому ковру, произошло то, что неизменно должно было произойти, тем более при такой дозе слабительного.

Мощный фонтан нечистот в мгновение ока превратил супружескую спальню в отхожее место, а виновник этого превращения в тот же вечер покинул наши благословенные края…

— А отшельник? — спросила Катрин.

— Что ему станется? — пожал плечами Пегилен. — Отшельник — он и есть отшельник…

— А дальше? Дальше — что? — нетерпеливо спросила Луиза.

— Все, это все, — ответил Пегилен.

— Но вы же обещали куропаток на вертеле, — проговорила Мадлен.

— Я не хотел отнимать излишне много времени, — немного рисуясь, сказал Пегилен. — Ну, разве что еще одну…

— Две! — поправила Луиза.

Пегилен кивнул и начал излагать следующую «куропатку»:

— Как-то одна монахиня пришла на исповедь к аббату.

«Ну, — лениво проговорил он, — в чем же ты грешна, дочь моя?»

«Недавно случилось так, что мне пришлось накрыться чужой сутаной, святой отец».

«Думаю, что в этом нет особого греха, дочь моя. А в ту сутану ничего не было, часом, завернуто?»

«Было, святой отец».

«Что же?»

«Монах, святой отец».

«Вот как… Что ж, дочь моя, да простится тебе этот грех, но впредь остерегайся накрываться таким одеянием, ибо оно может содержать в себе грязь многих иных прегрешений».

«Уголь сажу не замарает, святой отец».

«Но… монах… фи, дурной тон, дочь моя».

«Какой есть, святой отец».

«А ты дерзка, дочь моя. Придется наложить на тебя эпитимью».

«А вы уверены, святой отец, что она намного лучше той, что наложил на меня монах?»

«Я — аббат».

«Разве от этого ваши каплуны жирнее, святой отец?»

«Да ты, я вижу, распутница, дочь моя!»

«А в кого мне было еще пойти, папенька?»

Увы, продолжал Пегилен, когда стихли смех и аплодисменты, зачастую аббаты являются в самом прямом смысле отцами своих мирян.

Один из таких вот пастырей как-то совратил свою служанку, а когда девушка забеременела, выгнал ее из дома на позор перед всем городом. Девушка хотела утопиться в пруду, но ее спасли люди из герцогской охраны.

Герцог, расспросив девушку, сильно разгневался, будучи человеком справедливым и прямым, а затем послал к аббату своего секретаря, которому было поручено убедить святого отца в необходимости дать соблазненной девушке на жизнь хотя бы тридцать ливров. Аббат разговаривал с посланцем достаточно вежливо, но деньги дать отказался, сославшись на устав ордена.

Герцог, разгневавшись еще более, сам поехал к аббату и потребовал на содержание девушки уже не тридцать, а пятьдесят ливров. Аббат, заглянув в свой устав, сказал, что там не предусмотрено давать девице за бесчестье больше двадцати ливров.

— Что, так и написано? — недоверчиво спросил герцог.

— Да, монсиньор, вот, убедитесь сами.

— Вот оно что! — воскликнул герцог. — Религия запрещает вашей братии даже смотреть на женщин, а устав, видите ли, предусматривает даже выплату двадцати ливров за причинение бесчестья! Выходит, что ваш устав покрывает причинение вреда моим людям!

— Это делается с согласия и одобрения папы, — заметил аббат. — Так что я не советовал бы…

— Что?! — вскричал окончательно выведенный из себя герцог. — Ты, червь монастырский, еще смеешь мне угрожать! Вот что: если через два часа ты не передашь в мою канцелярию сто ливров в качестве приданого этой девушки, тебя не защитят ни твой гнусный устав, ни твой развратный папа! Ты знаешь, мое слово надежно…