Забытая история любви - Сюзанна Кирсли Страница 52

— Но как такое может произойти?

— Очевидно, это должно быть связано с генетикой. Что вам известно о ДНК?

— Только то, что рассказывают в передачах про полицию.

— М-да. — Усаживаясь поудобнее, он положил ненадолго папку на широкий подлокотник кресла. — Давайте начнем с гена, основной единицы наследственности. Ген — это не более чем последовательность ДНК, и в наших телах есть тысячи генов. Половину из них мы получаем по наследству от матери, — сказал он, — половину от отца. Это сочетание уникально. Оно определяет целый ряд особенностей человека: цвет глаз, волос, станет он правшой или левшой. — Доктор замолчал на секунду. — Бесконечное множество вещей, даже вероятность заболеть той или иной болезнью, передается человеку с родительскими генами, которые получили свои гены от их родителей и так далее. Нос у вас может быть в точности такой же формы, как у вашей пра-пра-пра-пра-прабабушки. А если можно унаследовать нос, — прибавил он, — кто знает, что можно еще унаследовать?

— Но носы и воспоминания — разные вещи.

Он пожал плечами.

— Ученые открыли, что есть ген, отвечающий за пристрастие людей к экстриму. Взять хотя бы мою старшую дочь. Она всегда, с самого рождения, любила риск. Постоянно на что-то карабкалась, куда-то лезла. Нам приходилось ее привязывать к коляске, чтобы она не выпала. Она могла выползти из кроватки и забраться на шкаф, куда угодно. Теперь, став взрослой, она лазит по горам и прыгает с самолетов. Откуда у нее это? Я не знаю. По крайней мере не от ее окружения, — сказал он с уверенной улыбкой. — Нас с женой в горы на веревке не затащишь.

Я улыбнулась, представив себе гномоподобных доктора и его жену, свисающих на тросе со скалы.

— Я веду к тому, — продолжил он, — что некоторые особенности нашей натуры, нашего характера явно определяются генами. И память, в сущности, материя не более непостижимая, чем характер.

— Наверное, вы правы.

Он открыл папку и стал перелистывать страницы.

— Я нашел несколько весьма любопытных статей на эту тему. Вот, например, статья одного американского профессора, который уверен, что таланты некоторых больных аутизмом людей, умственно и социально оторванных от всех нас и тем не менее обладающих странными, необъяснимыми способностями в какой-то одной области, скажем в музыке или в математике… Так вот, этот профессор полагает, что их дар может быть продуктом генной памяти. Он в своей работе вводит этот термин. А вот еще одна работа, которая привлекла мое внимание. Я старался держаться строго в рамках науки, но эта вещь, хоть и более современная, поднимает, как мне показалось, некоторые важные вопросы. Здесь высказывается предположение, что феномен «прошлой жизни» (когда люди под гипнозом вспоминают то, что, по их мнению, происходило с ними раньше, когда они существовали в других телах) — это не что иное, как воспоминания о жизни их собственных предков. — Он протянул мне папку, откинулся на спинку кресла и стал смотреть, как я перебираю страницы. Потом сказал: — Может, мне самому написать какое-нибудь исследованьице, а?

— Со мной в качестве объекта, вы хотите сказать? — На какую-то долю секунды эта мысль меня даже захватила. — Нет. Не думаю, что от меня науке будет какая-то польза.

— Это почему же?

— Невозможно ведь точно определить, какая часть моей книги появилась из памяти, а какая была создана воображением, — сказала я, думая о том, как намеренно снова ввела в сюжет капитана Гордона, чтобы усложнить жизнь Софии. Это появилось из-за моей обиды на Стюарта и Грэма, а не из-за Софии. — Подробности истории семьи, конечно, можно проверить, но когда доходит до диалогов…

— Я думаю, что диалоги — это смешение вашей памяти и писательского искусства. А почему бы нет? Мы постоянно обращаемся к воспоминаниям, иногда приукрашиваем их. Так у рыбаков увеличивается в размерах пойманная рыба, у кого-то еще сокращается количество прошлых неудач. Но основное… Основное остается неизменным. Нельзя грустные воспоминания превратить в радостные, как ни старайся. Поэтому я могу поспорить, что то, что вы пишете о Софии, по своей сути правдиво.

Я задумалась об этом позже, когда он ушел, а я села за стол и уставилась на мерцающий в ожидании курсор на мониторе.

Этим вечером наития не случилось. Мой разум взял верх, и я чувствовала, как упираются мои персонажи, сопротивляясь его напору. Они отказывались идти той дорогой, на которую я хотела их направить. Я собиралась написать сцену обеда, на котором капитан Гордон должен был сидеть за одним столом с Джоном Мори и Софией, чтобы мужчины могли продолжить противостояние.

Но ни один из мужчин не захотел говорить, и в конце концов мне пришлось идти за книгой «Старый шотландский флот» доктора Уэйра в надежде найти какую-нибудь интересную морскую историю, которую капитан Гордон мог бы всем поведать для поддержания разговора.

У меня не хватало духу снова открыть книгу после той ночи, когда я в первый раз заглянула в нее и узнала, что все написанное мной о капитане Гордоне, каждая мелочь на самом деле были реальностью, а вовсе не моей выдумкой. Тогда мой мозг просто не смог справиться с подобным открытием, и я с тех пор не прикасалась к книге, лежавшей у кровати.

Однако теперь отчаяние заставило меня просмотреть указатель в поисках упоминаний капитана Гордона, которые могли бы дать мне то, что я искала. В приложениях я нашла один документ, датируемый, похоже, интересующим меня временем.

Когда Хук отбыл в Эдинбург, капитан Гордон, командующий двумя шотландскими фрегатами, патрулирующими побережье (один о 40 пушках, другой о 28 пушках), сошел на берег к графу Эрроллу…

Я почувствовала, как по спине у меня пополз ставший уже знакомым холодок.

Все было записано на бумаге, черным по белому.

И обещание капитана графу держаться в стороне пятнадцать дней, и обмен сигнальными флажками на случай встречи с французским кораблем, и тот факт, что слишком долгое пребывание французского корабля в шотландских водах может вызвать подозрение у капитана Гамильтона. И даже заявление капитана Гордона о том, что вскоре ему придется оставить морскую службу из-за нежелания отрекаться от короля Якова.

Я читала все это с тем же ощущением нереальности происходящего, какое охватило меня в Эдинбурге, когда я сидела в читальном зале со старым письмом мистера Холла. Я совершенно точно знала, что не видела раньше этого документа. В первый раз, обратившись к этой книге, я не могла дочитать до этого места. Мне тогда стало не по себе, и я закрыла книгу, то же самое я сделала и сейчас. Потом отодвинула ее на дальний край стола.

— Черт!

Я искренне верила, что эта сцена была моим собственным изобретением, что это я заставила капитана вернуться, чтобы усложнить сюжет. И я так гордилась тем, как здорово у меня все вышло! А теперь я узнаю, что ничего особенного не сделала.

Похоже, мне придется признать, что доктор Уэйр попал в точку и в словах его было больше правды, чем мне хотелось бы. В конце концов может оказаться, что я вовсе не имею отношения к созданию этой истории.