Заверните мне луну - Анна Мак-Партлин Страница 52

А затем мы целовались, и… о боже… как он целовался. Мы прикоснулись друг к другу. Это было прекрасно, слишком прекрасно, чтобы выразить словами. Я не могу припомнить ни одной мысли, которая пришла мне в голову в тот момент. Я только помню невероятнейшее чувство блаженства, которое я когда — либо испытывала. Нам удалось освободиться от одежды с удивительной быстротой и ловкостью. Создавалось такое ощущение, что мы уже достаточно близко знали друг друга. Мы не ударялись головами, не было неловких прикосновений, и руки оказывались в нужном месте. Все происходило так, будто мы были созданы друг для друга.

Обнаженный, он лежал на мне.

— Ты уверена? — спросил он.

Я взглянула на него.

— Да, — смеясь, ответила я.

Я притянула его к себе, и он засмеялся, а потом мы целовались снова и снова…

После этого мы, разгоряченные, лежали в круглой ванне в невероятно прохладной ванной комнате Шона, наполненной ароматом „Коко Шанель“.

— О чем ты думаешь? — поинтересовался он, когда заметил мою улыбку.

— Что заставляло меня ждать так долго, — сказала я.

Шон засмеялся.

— Ты медленно соображаешь.

После его слов я снова улыбнулась, потому что он оказался прав. Я была медлительной, но на самом деле совершенных людей нет. Мы проболтали всю ночь о прошлом и о будущем, лежа в объятиях друг друга. Он сообщил мне, что не едет в Лондон, и я была настолько счастлива, что разрыдалась.

Следующим утром мы завтракали в постели. Ричард, Энн и Том встали пораньше специально для того, чтобы принести нам яичницу. Мы же лежали на простыне, крепко обнявшись, поспав лишь двадцать пять минут, и сильно удивились их появлению, осознавая, что почти раздеты, в то время как те загадочно улыбались и говорили что — то вроде „Молодцы!“ и „Мы подумали, что у вас разыгрался аппетит!“

Было такое ощущение, что в любой момент в руках одного из них может появиться камера, и тогда он закричит: „Сы — ы–ыр!“ Чуть позже все разошлись, а мы все смущенно смотрели друг на друга, после чего дружно засмеялись. И вот мне снова было шестнадцать.

Стоял свежий морозный январский денек. Он казался бы совсем мрачным, если бы тоненький лучик света не проникал через просвет в облаках и не освещал бы все вокруг. Земля совсем замерзла, холод пронизывал насквозь, несмотря на теплую одежду. Мои руки, спрятанные в рукава кофты, посинели от мороза. Я прошла за ворота и направилась к могиле Джона, обходя соседние памятники. У меня был сильный насморк, и я чувствовала, что уголки губ начинают трескаться. Я ускорила шаг, пообещав себе поскорее сказать все то, что хотела, и уйти. Через несколько минут я подошла к могиле и обнаружила, что в это неимоверно холодное утро я была там совсем не одна. Мать Джона, Патриция, чистила надгробие. Моим первым желанием было спрятаться, но мы встретились глазами, и я уже ничего не могла поделать.

— Эмма! — Она тепло улыбнулась мне, несмотря на жуткий холод.

— Патриция! — произнесла я чересчур весело.

Она приблизилась ко мне, и мы обнялись.

— Я так долго тебя не видела.

Я начала извиняться, понимая, что заливаюсь краской.

Она почувствовала мою вину и тотчас поторопилась разрядить обстановку, широко улыбнувшись.

— Я так рада тебя видеть.

— Я тоже, Патриция. — Я на самом деле была рада нашей встрече, несмотря на свое смущение.

Я подобрала губку, и мы принялись за уборку вместе. Она поведала мне про своего соседа, который выиграл кругосветное путешествие, а я рассказала ей про школу. Когда надгробие уже блестело, Патриция пригласила меня составить ей компанию за чашечкой кофе. Мне так и не удалось поговорить с Джоном, но мне было очень приятно в ее обществе, да и кофе ассоциировался у меня с теплом. Пока мы пробирались назад к машинам, пошел дождь. К тому времени, как мы дошли до кофейни, мы обе промокли насквозь. Симпатичный пожилой швейцар помог нам снять верхнюю одежду и повесил ее на вешалку рядом с дверью. Мы устроились рядом с камином в углу и потихоньку начали отогреваться.

Официантка приняла у нас заказ, а мы сидели и смотрели друг на друга, как закадычные друзья, которые не виделись слишком долго.

— Ты выглядишь счастливой, — сказала она мне.

Чувство вины опять завладело мной.

— Ты действительно счастлива, Эмма? — любезно поинтересовалась она.

— Да, — честно призналась я.

— Молодец, — похвалила она.

Я не хотела рассказывать ей про Шона, потому что это было бы несправедливо. То, что я обрела свое счастье с лучшим другом Джона, когда тот покоился под землей, могло бы причинить ей слишком сильную боль.

Я ни в коем случае не должна была признаваться ей.

— Как там Шон? — поинтересовалась она.

— У него все замечательно, — сказала я, краснея.

— Твоя мама рассказала мне о ваших отношениях, и я счастлива за вас. Я на самом деле очень рада, Эмма. Мы все так переживали, что ты ни с кем не встречаешься.

«О боже. Я должна была сказать хоть что — то».

Я не осмеливалась взглянуть на нее.

Она засмеялась.

— Ты такая милая.

— Прости, Патриция. — Я чувствовала, что вот — вот заплачу.

— Не нужно извиняться, — произнесла она.

— Я все еще люблю Джона, — жалостно сказала я, и в моем голосе прозвучали нотки вины.

— Я все понимаю, я тоже его люблю, но его уже нет. А мы продолжаем жить.

Она была очень мудрой женщиной. В этот момент я поняла, что скучала по ней.

— Шон великолепен, — с улыбкой обратилась к ней я.

Она засмеялась.

— Я знаю… он очень опытный.

Мы дружно засмеялись и чокнулись кофейными чашками. Было так приятно ее видеть. Расставаясь около машин, мы обнялись и пообещали друг другу оставаться на связи. По пути домой я поняла, что совсем не обязательно было рассказывать обо всем Джону. Он все равно все знал и наверняка радовался за меня.

* * *

После Рождества недели пролетали одна за другой. Мы с Шоном начали жить вместе уже в начале февраля. Все были безумно рады за нас, кроме Леонарда, который жутко страдал от очередной диеты. Постоянные ограничения в еде, да еще и новый сосед стали причиной его постоянного раздражения и недовольства. Сначала он показывал это тем, что мочился на ту часть кровати, где спал Шон. Поэтому нам постоянно приходилось запирать дверь спальни, что, казалось, спасло положение. Но лишь до тех пор, пока однажды ночью Шон, почувствовав, что ему сложно дышать, не проснулся и не обнаружил Леонарда, спящего прямо у него на лице. Я пробудилась как раз в тот момент, когда Леонард стукнулся о противоположную стену, немножко пролетел и приземлился на свои пухлые лапки. Шон принялся рассказывать мне, что же на самом деле произошло, в то время как Леонард пристроился на краю кровати, склонив голову и злобно уставившись на него. Только тогда я заметила, что дверь закрыта. Я посмотрела на Шона, который, казалось, был загипнотизирован взглядом Леонарда.