Жасминовый дым - Игорь Гамаюнов Страница 52

Привязывают. Выносят. На лестничной площадке – толпа. Несут по ступенькам – вниз. Сдаёт его Аля. А может, не Аля? Ну да, конечно, это Елена Ивановна – в ворсистом халатике Али! Лицо другое, а взгляд её. Такой же, как там, в суде, из клетки. Нет, это не Елена Ивановна, нет! Это его мать у ограды детского дома смотрит на него пристально. Это она сейчас снова сдаёт его, чтобы потом мучиться.

Вышли из подъезда – к распахнутым дверцам автомобиля. Топчутся. Чем-то гремят. Холодно. А-а, вон в чём дело – жёлтый круг луны за путаницей голых веток вынырнул из облачной мути, обжёг лицо. Будто лизнул. Здравствуй, лунный пёс! Здравствуй, брат! Я теперь с тобой навсегда. Будем вместе бороздить небо. А эти людишки останутся внизу. Они не понимают, что я стал свободным. Мне смешно видеть, как они все возле меня топчутся. Очень смешно. Смех просто разрывает меня. Эй, вы там, вы слышите, как я смеюсь?

Захлопнулись дверцы. Автомобиль вздрогнул, глухо зарокотал и тронулся. Чья-то рука придерживала носилки. Чей-то голос твердил Олегу:

– Ну, хватит, приятель, пошумел, и будет! Кончай, а!

Но не мог он остановиться. Приступы смеха накатывали на него один за другим. Ведь он уже был там, в облачных разрывах, с братом своим, лунным псом, пересекал небо великолепными, замечательно длинными прыжками.

И был счастлив.

…И паутинная игра

Теней и бликов у осоки.

В ветвях – замедленные соки,

В листве – томление земли.

…Он теперь знал: здесь, на этой земле, у этой реки он и его сын останутся навсегда, что бы ни случилось.

Наверное, только здесь, спускаясь с ведром в овраг за ключевой водой, можно наткнуться на любопытного зайца, который в пяти шагах, встав на задние лапы из слегка пожухшей травы, будет безбоязненно рассматривать пришельца, посмевшего нарушить его уединение.

Только здесь можно увидеть вечером идущих цепочкой по берегу Клязьмы рыбаков – по пояс в волокнистом, молочно-белом тумане, напоминающих сказочных витязей, явившихся из речных глубин по молчаливому призыву первой звезды, загадочно мерцающей над лесом в сиреневом небе.

И только здесь, всего лишь в ста шестидесяти километрах от Москвы, если свернуть у Лакинска с шестиполосной трассы на ухабисто-петлистую шоссейку, соединяющую разбросанные вдоль Клязьмы деревеньки, да ещё пожить в одной из них несколько лет, можно, разговорившись на автобусной остановке с незнакомым, мягко окающим человеком, узнать о нём за несколько минут всё. Или – почти всё.

Жизнь обитателей нашей деревни так же простодушно открыта. Её подробности сами собой возникают в разговорах возле автолавки, выкликающей всех на улицу басисто-квакающим сигналом. Первыми сбегаются к ней бодрые старушки с дерматиновыми кошёлками времён Никиты Хрущёва и клюками, изношенными до коричнево-золотистого блеска.

Старушкам под девяносто или около того, они без конца жалуются на здоровье, но, как утверждает деревенская молва, строго ведут домашнее хозяйство и даже время от времени берут косу в жилистые руки, чтоб положить на задворке прущую дуром (по пояс и выше!) траву.

За ними к распахнутым дверцам продуктовой «газели» стекаются «молодые бабушки» (старшее поколение их кличет «девчонками»), пестующие городских внуков-школьников, всё лето гоняющих по улице с оглушительным трезвоном на новеньких велосипедах.

Последними приходят помятые «после вчерашнего» сумрачные мужички, норовящие без очереди взять пивка. Сердобольные бабоньки их пропускают. Жалеют.

Вот в этой-то толпе и появился несколько лет назад некто коренасто-смуглый, по пояс голый. И – в шортах. Лет двадцати пяти. Вежливо поздоровался. Терпеливо ждал своей очереди. Скуластое лицо спокойно, даже – подчёркнуто спокойно, словно бы он заранее всех оповещал о своей независимости ото всех, стоящих рядом, а также о равнодушии к теме общего разговора, который вился вокруг аномально жаркой погоды. Только время от времени возникала на его лице таинственная усмешка, тут же, впрочем, исчезавшая.

Когда же он, отоварившись, ушёл, в неразошедшейся толпе медленным водоворотом пошло по кругу обсуждение новости: у Жуйковых в доме появился примак. Узбек по национальности. Имя странное, сразу не выговоришь – Тынистан. То ли беженец, то ли просто мигрант. Но это полбеды. Беда же в том, что Надька Жуйкова, ездившая в Лакинск к подругам и завязавшая роман с ним, работавшим на стройке, уже от него беременна. Но и это ещё не всё. Главное в том, что у него нет паспорта – ни узбекского, ни русского. То есть в любой момент он может бросить Надьку с дитём – как востребовать с него алименты? Ни печати в паспорте, ни самого паспорта!

Мнения на этот счёт были разные.

– Не бросит, она девка видная.

– Другие видные вон гуртом ходют, соблазнится и бросит Надьку.

– Не бросит, потому как Надька для него якорь. Ему здесь, в России, зацепиться нужно, там у них, видно, совсем невмоготу.

– Он зацепится и будет на её шее висеть! Кто его без паспорта на стоющую работу возьмёт? И участковый по милициям затаскает.

– Дак вдруг ещё и лентяем окажется, что с ним делать-то? Будет на диване валяться, пузо чесать.

Всякий раз, приезжая в деревню, я видел в окно террасы снующую по улице фигуру Тынистана. В неизменных шортах. Даже – в осенние холода. Вначале – с вёдрами. Потом с большим бидоном из-под молока, в котором возил на тачке воду из Михайлова колодца. Не близкий край – от избы Котковых нужно пройти шесть домов и свернуть в переулок. Там, по общему мнению, лучшая вода в деревне, если, конечно, не считать ключика в овраге, куда с вёдрами (и тем более – с бидоном) не набегаешься. А бегать приходится, малый в доме, на одно мытьё сколько воды уходит.

Следующая картинка: Тынистан колет дрова. В нашей деревне это происходит на улице, у ворот, куда сваливают с машины купленные берёзовые чурбачки. Их, прежде чем переместить в сарай, нужно переколоть, занятие длинное и муторное, по себе знаю.

И такая вот ещё мизансцена: Тынистан там же, у ворот, чинит мотоцикл с коляской. День чинит, два, три, неделю. Будто дятел долбит, такой упорный. Мотоцикл битый, с облупленной краской, с налётами ржавчины, впечатление, будто побывал на войне. Был куплен за какие-то совсем небольшие деньги, взятые у нескольких соседей в долг. Починив, Тынистан стал ездить за двенадцать километров на «Пьяную канаву» – так здесь называют небольшой деревообделочный заводик, где на тяжёлых погрузо-разгрузочных работах за немедленный расчёт наличными вкалывают ради спасительного опохмела окрестные, отбившиеся от регулярного труда мужички. Ездил туда Тынис-тан каждый день. И долги вскоре отдал.

А ещё через какое-то время я его увидел за рулём жигуля-пятёрки. Автомобиль тоже был не нов и крепко помят, требовал регулярного ремонта, но на работу возил Тынистана исправно.