Тень фараона - Сантьяго Мората Страница 52

Я продолжал предаваться пустым размышлениям, и это было мучительно. Что я знал о богах, душах и загробной жизни, если молился единственному богу, который к тому же оказался ложным, хотя верить в него было легче и проще, чем в древних богов! Лучше бы мне тогда сосредоточиться на этой жизни и на том, как ее сохранить, вместо того чтобы размышлять над вещами, превосходящими мое понимание!

Время от времени я задавался вопросом, не следует ли безболезненно лишить жизни женщину, которую я любил. Она приняла бы смерть, достойную царицы, а я, похоронив ее в каком-нибудь подобающем ее сану месте, отыскал бы где-нибудь поблизости разбойников и принял смерть, достойную воина. Тогда мы, по меньшей мере, могли бы рассчитывать на справедливый суд Осириса, если тот существует. Пусть даже одна Нефертити, за которой я не знал грехов, тогда как я, с точки зрения любого бога, заслуживал сурового приговора.

Эта мысль овладела мною и преследовала в течение нескольких дней, показавшихся мне вечностью из‑за трудностей пути, невыносимого зноя и собственной слабости.

Спустя два дня, между приступами лихорадки, я осторожно закрыл глаза своей нежной Нефертити и схватился за кинжал, собираясь перерезать ей горло.

Но я не смог этого сделать.

Рука, державшая кинжал, задрожала. Я поддался отчаянию, и меня сотрясли рыдания. Забыв обо всем, я плакал, прижавшись к ее щеке.

Вдруг что-то коснулось моей растрескавшейся кожи. Ее губы. Она целовала меня. Пила мои слезы.

Не знаю, так ли она это понимала, как я. Поцеловав ее, я позволил ей пить влагу из моих глаз, пока они не высохли, пролив реки слез облегчения и утешения, любви к ней и благодарности Атону, который вновь дал мне верный знак.

Она сделала выбор. Я думал, что она тоже предпочитает умереть, медленно и безболезненно теряя силы, а потом погружаясь в вечный сон, но я ошибся.

Она не хотела умирать и по-своему боролась за жизнь, об этом говорили не поцелуи, которыми она осыпала мое лицо, но страстное желание утолить жажду.

Этого оказалось достаточно. Я буду идти вперед до последнего вздоха.

Эта мысль придала мне сил, и я пожертвовал предпоследним конем. Последнему я дал выпить крови его товарища. Он пил жадно, как и мы. Хорошо, что Нефертити не понимала, какую пищу я подношу к ее губам. Давая ей подобное нечистое питье, я мысленно просил у нее прощения.

Наполнив кровью меха, я отрезал кусок мяса, который намеревался сохранить как можно дольше. Однако отчетливо осознавал, что мы не сможем убить последнего коня, ибо это означало бы конец всему.

В моменты моего глубочайшего отчаяния глаза Нефертити, казалось, оживали и ее руки даже гладили мои, это придавало мне сил. Теперь, когда к ней в любой момент могла вернуться ясность сознания, я не мог ее подвести, хотя из‑за воспалившейся раны меня терзала лихорадка, а ногу словно поджаривали на медленном огне.

Но мясо и кровь, которые вскоре испортились, не могли помочь зажить моей ране. Теперь у нас не было ни воды, ни пищи, а я был так слаб, что, отбросив всякую предосторожность, вручил нашу судьбу последнему коню.

Днем мы искали какую-нибудь скалу, в тени которой бедное животное могло бы укрыться от солнца, и спали под колесницей до сумерек беспокойным сном, не освежавшим, а еще больше иссушавшим нас.

Ночью мы сидели в колеснице, тесно прижавшись друг к другу, и я понукал своего четвероногого товарища, которого любил как брата, которого у меня никогда не было, и между приступами бреда беседовал с ним и с Нефертити, уговаривая их и самого себя не сдаваться в борьбе со смертью.

Я отчаянно боялся утратить бдительность. Я уже потерял счет убитым змеям, хотя хорошо знал правила поведения в пустыне, и большинство из них, щадя нас, просто проползали мимо. Я получил от доброго Сура на редкость полезные уроки, ведь нубийцы – истинные знатоки змей, и даже говорят, что некоторые племена приручают одних змей и те охраняют их дома, с удовольствием поедая других пресмыкающихся. Из сорока видов змей священными для нубийцев являются лишь два, в том числе гигантский питон, однако в Египте особо почитают кобру. Эту большую красивую змею легко заметить, и она не так уж опасна. Более ядовиты маленькие гадюки, они зарываются в песок и неподвижно ждут там часами, пока какое-нибудь неосторожное животное не пройдет, на свою беду, мимо… Смертоносный яд опасен даже для богов, сам Ра едва не погиб от укуса такой змеи, и был спасен только благодаря хитрости Исиды.

Через несколько дней случилась беда. Мы передвигались по пустыне так медленно, что не сразу поняли, что произошло. Колесница с глухим шумом накренилась.

Я посмотрел вперед и увидел, что конь пал.

От отчаяния я заплакал.

Я вскрыл вену на шее моего друга, молясь Атону, чтобы в будущей жизни бог поместил его туда, где находятся священные быки, которых погребают вместе со знатными людьми.

Я приблизил губы Нефертити прямо к шее животного, и она стала с жадностью пить. Мы пили кровь и кормились мясом нашего коня еще пару дней, пока отвратительный запах гниющей плоти не заставил меня взвалить на плечи тело моей любимой и двинуться вперед, не понимая, день сейчас или ночь, не видя перед собой ничего, кроме собственной тени.

Я по-прежнему беседовал с ней и заставлял свое тело извлекать энергию из моих членов, пока я более не смог издать ни звука, а руки и ноги не отказались слушаться меня. И вот со мной случилось то же, что несколько дней назад с моим конем.

Я потерял сознание и рухнул на песок. Я очнулся возле моей любимой, привлек ее к себе, обнял и закрыл своим телом. Потом я вытащил меч, готовясь защищаться от зверей и демонов.

И действительно, я увидел, что кто-то приближается к нам. Не понимая, кто это, животные или духи, я начал размахивать мечом, и, кажется, они, испугавшись, отступили на пару шагов.

Я продолжал говорить без слов, рассказывая Нефертити, как я ее люблю, прося прощения за то, что и на этот раз ее подвел.

Размахивая мечом, я всеми силами души молил Атона не допустить, чтобы Ка его супруги пожрали дикие звери пустыни.

Собрав последние силы, я поднял меч, чтобы, покончив с жизнью моей любимой, спасти ее душу прежде, чем мы предстанем перед одним из богов или духов, которых встретим после смерти.

Боль становилась невыносимой, как будто в моем теле прорастало и ветвилось жгучее ядовитое семя. Через завесу боли я ощутил свою голову, шею, плечи, живот, ноги, ступни и наконец руки и пальцы.

Боль постепенно извлекала меня из небытия, и я обретал способность мыслить.

Ко мне вернулось мое Ка, и я стал спрашивать себя, кто я такой и где я.

Любопытно, что первым делом в моем сознании возник образ Тута, когда он был еще ребенком. В те счастливые времена мы прятались во дворце, а великий фараон Эхнатон, стараясь скрыть улыбку, терпел наше присутствие. Потом я увидел мальчика, который оберегал каждый шаг своего света, старался исполнить и предугадать любое его желание, прочесть по лицу его мысли, поощрял его шутки и смеялся над ними.