Фараон и наложница - Нагиб Махфуз Страница 53

— О боже, какой ужас! — воскликнул Бенамун голосом, проникнутым страхом.

Шейт уставилась на него и, чувствуя недоброе, тревожно спросила:

— Что так ужаснуло тебя? Говори, юноша. Я чуть с ума не схожу и не знаю, что делать.

Бенамун пропустил ее слова мимо ушей и обратился к Радопис, будто та слышала и видела его:

— Почему ты лишила себя жизни, моя сударыня? — вопрошал он.

Шейт вскрикнула и стала бить себя в грудь.

— Что ты говоришь? Откуда тебе известно, что она лишила себя жизни?

Юноша изо всей силы швырнул флакон о стену, тот разбился на мелкие кусочки. Он растерянно и отчаянно причитал:

— Почему ты решила сгубить себя ядом? Разве ты не обещала, что серьезно подумаешь о том, чтобы поехать вместе со мной в Амбус, подальше от тревожного юга? Ты решила обмануть меня, дабы покончить с собой?

Рабыня взглянула на осколки разбитого стекла, оставшиеся от флакона, и, не веря тому, что услышала, спросила:

— Откуда моя госпожа взяла яд?

Безутешно пожав плечами, Бенамун ответил:

— Я сам принес ей его.

Рабыню охватил гнев, и она закричала на юношу:

— Несчастный, как ты мог такое сделать?

— Я не подумал, что яд ей понадобился для того, чтобы погубить себя. Радопис обманула меня так же, как сделала это только что.

Рабыня была ошеломлена. Она отвернулась от Бенамуна, разрыдалась и, бросившись к ногам хозяйки, начала целовать их и орошать слезами. Молодой человек испытывал безысходное отчаяние, он выпученными глазами уставился на лицо Радопис — на нем уже запечатлелся вечный покой. В своем отчаянии он не мог понять, как забвение может стереть красоту, какую солнцу раньше не доводилось озарять, и как столь кипучая жизнь способна остановиться, облачиться в эту бледную и высохшую кожу, которая скоро обнаружит признаки разложения. Ему страстно хотелось увидеть Радопис воскресшей хотя бы на миг, ее грациозную походку, радостную улыбку на восхитительном лице, таком любящем и манящем. Тогда он мог бы умереть, унести с собой последнюю сцену из этого мира.

Стенания Шейт сильно раздражали его, юноша упрекнул рабыню:

— Прекрати голосить, Шейт! — Бенамун указал на свое сердце и сказал: — Вот где следует хранить благородное горе. Это пристойнее, чем плакать и стенать.

Однако в сердце рабыни мелькнул слабый проблеск надежды. Посмотрев на юношу сквозь застланные слезами глаза, она с мольбой спросила:

— Сударь, разве не осталось надежды? Быть может, с ней приключился ужасный обморок?

Но тот ответил полным горечи тоном:

— Ничто не вернет ей жизнь. Радопис мертва. Любовь погибла. Все мои надежды рассыпались прахом. О, как же мечты и заблуждения посмеялись надо мной! Но теперь все осталось позади. Ужасная смерть пробудила меня ото сна.

За горизонт погружались последние лучи солнца, кроваво-красное лицо светила исчезало в горящей багрянцем дымке. Надвигался мрак, облачая мир в траурные одежды. Подавленная горем Шейт не забыла о своем долге к телу усопшей хозяйки. Она хорошо понимала, что не сможет оказать ему подобающие на острове Биге почтение и заботу, пока кругом таятся враги ее хозяйки, выжидая удобного момента, когда можно будет выместить свою злобу на мертвом теле. Рабыня доверила свои опасения молодому человеку, сердце которого пылало огнем. Рабыня спросила, не удастся ли им перевести тело в город Амбус, чтобы передать его в руки бальзамировщиков, затем похоронить в семейном мавзолее семьи Бенамунов. Юноша всем сердцем отозвался на ее предложение. Шейт позвала несколько рабынь, и те принесли паланкин. Они положили тело на него и накрыли покрывалом. Рабыни отнесли паланкин в зеленую ладью, которая тотчас поплыла вниз по реке к северу.

Юноша сидел у головы тела Радопис, недалеко от Шейт. Царила мертвая тишина. В ту печальную ночь, когда неспокойные волны несли ладью к северу, Бенамун странствовал в далеком царстве снов: вся жизнь мелькала перед глазами юноши, видения быстро сменяли друг друга. В них отражались его надежды и мечты, боль и страсть, радость и счастье. Юноша думал, что судьба увенчает его жизнь счастьем. Из глубин разбитого сердца Бенамуна вырвался вздох, он не сводил глаз с завернутого в саван тела, о которое разбились его надежды и мечты. Они погибли, рассеялись, разбежались во все стороны, точно сладкие сны, когда бьет час пробуждения.