Непокорная пленница - Вирджиния Линн Страница 54

Через какое-то время он проговорил, перемежая слова движениями:

— Посмотрим, сможем ли наверстать…

Камин догорел, но пламя страсти все разгоралось. В комнате стало темно, потом солнце позолотило небо, и длинные тени пролегли по полу, и только тогда любовники заснули, изможденные и ослабевшие.

— Каттер, расскажи еще раз про цветы.

Уитни лежала, положив голову в ямку между его грудью и плечом; легким постукиванием она пустила пальчики танцевать на гладкой коже его живота, и когда он коротко вздохнул, улыбнулась.

— Про какие цветы? — услышала она ленивый, сонный голос.

— Про сексуальные цветы в патио твоей матери.

Его грудь затряслась от смеха.

— А, эти. Что ты хочешь про них узнать?

— Ну, ты говорил про тычинки, пестики, бутоны и все такое.

— Ах да, вспомнил. Меня вдохновил твой вид: мечтательный взгляд и огромный белый цветок возле лица. — Он помолчал, потом заговорил занудным учительским тоном:

— В бутонах… — он спустил палец с живота Уитни ниже, к складке, где вился нежный пушок, — прячутся пестики и тычинки, без которых невозможно оплодотворение. — Пальцы пробежались по округлости, и он почувствовал, что Уитни задрожала. — Процесс оплодотворения этим не исчерпывается, часто для опыления требуется помощь. — Он навалился на нее всем телом, а рука продолжала свои ласки внизу, посылая по всему телу вибрации. — Иногда, — голос сорвался, дыхание участилось, — его осуществляют насекомые или птицы, которые переносят пыльцу с цветка на цветок… — Господи! Что ты делаешь? Я думал, тебе нужен урок ботаники.

— По-моему, я предпочту биологию, — томно сказала она. Ее руки крепко держали его оружие, она с некоторым удовлетворением слушала, как у него учащается дыхание. — Какой ты легкий, Каттер, — прошептала она ему на ухо, когда он наклонился и стал жарко целовать ее в шею, потом захлебнулся и провалился в нее. Она обхватила его за шею и крепко скрестила ноги за его спиной.

Одеяло упало на пол, белые простыни сбились, солнце освещало половину перины, только жар этого момента, только кожа на позвоночнике и мышцах имели значение, только пронзительное ощущение соединения обостренных осязаний, когда время и место вихрем завертелись в ослепительной страсти.

Уитни все еще не пришла в себя от открытия, что кульминация может быть не болезненной, а восхитительно изысканной, что эта встреча тел — самое чудесное, что у нее когда-либо было. Ей требовалось, чтобы Каттер был еще ближе, еще глубже, как будто иначе она его потеряет. Жуткие видения, преследовавшие ее раньше, исчезли, ушли в ад, где им и место, и заменились сладостной страстью Каттера, его губ, рук и тела.

Не было сказано слов любви, но они и не подходили к тому шквалу эмоций, который в ней бушевал. Она понимала, что Каттеру нелегко выразить свои чувства, и она в некотором роде этого боялась. Он был с ней терпелив, не упоминал о прошлом, но она гадала, думает ли он все еще о нем.

Он растянулся рядом, как большой, ленивый кот, и Уитни подумала, что в какие-то моменты он очень похож на это сладострастное животное. Она свернулась в его руках, надоедливые сомнения отлетели прочь, и только пение сосен за окном звучало пьянящей серенадой.

Тени колыхались по комнате, в открытое окно задувал ветер, принося запах сосен и летних цветов.

— Есть хочешь? — спросил Каттер, и Уитни помотала головой:

— Нет. Я… насытилась.

Он ухмыльнулся, перекатился на живот, подпер голову руками и стал смотреть на нее из-под полуопущенных век; волосы упали на лоб, закрыв зеленые глаза.

— Какая ты жадная. Я замучился. Почему ты не сказала, что такая ненасытная? Теперь придется несколько дней набираться сил.

Она обхватила его голову и поцеловала в губы.

— Зато теперь знаешь.

— Верно. — Он погладил ее, все еще не остывшую от страсти, глаза лениво проследовали за рукой, скользнули по лицу и остановились на губах. — Уитни… вернемся немного назад, к Теджасу… Я тогда тебя не слушал. А надо было.

Она задохнулась.

— Ты все еще злишься?

Он покачал головой и покаянно сказал:

— Только на себя, что был такой упрямый. — Он помолчал и добавил:

— Боюсь, толковее просить прощения не получится. Ты меня слушала?

Она тихо засмеялась, прижалась лицом — нос к носу, брови к бровям — и прошептала:

— Каждое твое расчудесное слово.

Он ее поцеловал, не страстно, а с болезненной нежностью, так, что у нее заныло сердце; Уитни подумала, что никогда еще не была так счастлива, как в этот момент.

Когда Каттер наконец поднялся с кровати и стал одеваться, Уитни смотрела на него с восторгом и одобрением. Почему она раньше не замечала, как он прекрасно сложен, какие у него крутые и гладкие мышцы, изящные узкие бедра, длинные, стройные ноги? Она ответила себе: наверное, потому, что видеть это было опасно. Похоже, он очаровал ее с первой встречи в Тумстоне.

А после было бы чистым безумием признавать свои истинные чувства, раз он был такой надменный и неприятный. Странно получается. Когда она приехала в Аризону брать интервью у человека, стоящего вне закона, ей и в голову не могло прийти, что она выйдет за него замуж! Еще две недели назад она и не помышляла, что будет наслаждаться касанием его рук!

— Пойду посмотрю лошадь, любимая, — сказал он и улыбнулся, когда она подставила лицо для поцелуя. Он коротко прижался к ней губами и вышел. Она снова легла, посмотрела на грубые балки под потолком и с наслаждением потянулась.

Уитни почувствовала, что в самом деле хочет есть, встала, подняла с пола нижнюю рубашку и надела. Когда Каттер вернулся, она со стеснительной улыбкой ставила на стол металлическую посуду; на ней была кружевная рубашка, доходившая только до колен, и откликом на это зрелище явилось отнюдь не желание поесть.

Она повернулась к горшку, висящему над огнем, а он сказал:

— Не трудись. Я проголодался иначе.

Он легкими шагами пересек комнату — свет камина блеснул на голой груди — и сгреб ее, несмотря на слабый протест:

— О, но еда… Здесь, Каттер? На столе?

— Почему нет? — Он ухватил рубашку за подол, послышался легкий треск, и она полетела на пол. — Стол годится для многих вещей, тигренок, — бормотал он, укладывая ее на стол; пальцы опять сцепили ее руки и запрокинули за голову. — Первое блюдо всегда должно быть легким, — пробурчал он ей прямо в грудь. Он нашел ртом ноющий пик, отпустил ее руки и скользнул ими по голому телу, приподнял ей бедра, рот пропутешествовал по груди к нежной округлости живота. — А второе блюдо должно быть сытным…

От потрясения Уитни вцепилась в его шевелюру и закричала:

— Каттер, нет!