Цепь измен - Тесс Стимсон Страница 54

— Ты была больна, — со стоном повторяет Этна в сотый раз. — Ты ничего не могла с собой поделать.

— Ведь ей было всего десять лет. — Я возбужденно меряю шагами ее мастерскую. — Как я могла так с ней поступить? Я же ее мать! Я же должна оберегать ее!

Подложив руки под голову, Этна растягивается на замусоленном, в пятнах краски диванчике. Солнце льется в комнату сквозь грязные окна, устилая пол блекло-золотыми бриллиантами. Стены трясутся, когда по Северной ветке под нами грохочет поезд. Может, это не самое тихое место в мире, и все же я завидую Этне. Лучше бы у меня никогда не было детей.

— Что ты все переживаешь и переживаешь это заново? — вопрошает она. — Ты как собака с костью. Ну да, напортачила: с кем из нас не бывало? Семь лет прошло, Бэт! Забудь ты, наконец.

Я кусаю ногти.

— Кейт не может забыть. Я вижу это в ее глазах каждый раз, когда она смотрит на меня. Она мне не верит. И никогда не верила. Даже до… — Я в нерешительности замолкаю.

— Твоего маленького преступления?

— Это не было…

Этна коротко отмахивается.

— Да-да, знаю. Слушай, она объявится. Подожди пару-тройку дней…

— Нет, Этна. Ты же знаешь, что она не объявится. Она не разговаривала со мной с тех самых пор. Я подумывала остаться у тебя на несколько дней и дать ей время — но она даже не берет трубку, когда я звоню. Как я объясню ей, что случилось, если она со мной не общается?

— Пусть она сама справится с этой проблемой со временем, Бэт. Вы с Уильямом уделяли ей слишком много внимания. Ей не повредит немного повзрослеть.

Я открываю рот, собираясь возразить.

— Слушай-ка! — Этна рывком садится на диванчике. — Иногда мы влипаем в дерьмо, Бэт. Да, ты совершила глупость. Но ты была больна, и Кейт это отлично известно. Ей уже семнадцать, а не десять. Она достаточно взрослая, чтобы понять: ее папочка не герой-победитель, а ты не старая спятившая брюзга, которую нужно держать запертой на чердаке. — Она встает и наливает в стакан на палец неразбавленной водки. — Уильям, Кейт, Клара — никто из них не принимает тебя всерьез. Они все относятся к тебе не то как к слабоумной старушке, не то как к деревенской дурочке. Твоим попустительством, между прочим.

— Погоди, Этна. Этим делу не помочь.

— Сдаюсь. Ты так отвратительно пассивна, Бэт! В собственной жизни ты пытаешься занять место в заднем ряду. Когда же ты, наконец, выйдешь вперед и возьмешь на себя немного ответственности?

Я начинаю сдавать позиции:

— Я пыталась…

— И не смей прикрываться своей болезнью!

— Ты же сама только что сказала, что я не могла ничего с ней поделать!

— Ты не можешь перестать болеть, но ты можешь бороться с болезнью! — резко обрывает Этна. — Тысячи людей страдают маниакальной депрессией и все же достигают очень многого: при своей болезни Уинстон Черчилль умудрился спасти целую страну, черт ее подери! — Она так жестикулирует, что даже расплескивает выпивку. — У многих величайших художников, музыкантов, писателей и ученых было биполярное расстройство: у Моцарта, Уильяма Блейка, Исаака Ньютона, Марка Твена, — и это не помешало им применять свой талант и жить полноценной жизнью, разве не так?

— Все они были мужчинами, — ворчу я. — У женщин все по-другому. У меня трое детей, не забывай…

— Бэт, иногда мне хочется дать тебе подзатыльник! Ты ведь способна сделать так много! Ты могла бы стать большим художником! А ты даже не пытаешься!

— Все дело в таблетках! — внезапно выкрикиваю я. — Тебе легко говорить! Ты не понимаешь! Они забирают все! Моцарту и Черчиллю не приходилось чувствовать себя омертвевшими и онемевшими только для того, чтобы выполнять свои функции! Им не нужно было опаивать себя до умопомрачения лишь затем, чтобы производить впечатление нормальной жены и матери…

Этна ставит стакан, берет мое лицо обеими руками и целует с такой силой, что мои зубы врезаются в губы. Всю страсть, гнев и отчаяние, что я вижу в ее работах, она вкладывает в этот единственный поцелуй.

Я слишком потрясена, чтобы ответить на поцелуй; впрочем, это, похоже, не имеет значения. У меня леденеют руки, пробуждается нечто непознанное: не отвращение, но и не желание — такое же чувство пронизывает меня насквозь, стоит мне вспомнить о Дэне; мгновение спустя осознаю, что это любопытство. Я никогда прежде не целовалась с женщиной. Закрываю глаза; все равно — иначе. По-другому. Этна выше меня — ростом с обычного мужчину; у нее широкие плечи — от многолетнего поднимания и перетаскивания каменных и железных скульптур; плоская грудь; коротко стриженные волосы; ловкие движения — издалека она, пожалуй, сошла бы за мужчину. И одновременно она женственнее любой из женщин, что мне доводилось встречать, и ее поцелуй столь отчетливо женский — хоть я не в состоянии выразить почему.

Она отступает и ждет, дерзко воззрившись на меня.

— Ой, — только и удается пискнуть мне.

— И это все, что ты можешь сказать?

— Наверное, я немного удивлена…

Она фыркает.

— Ну… просто… Этна, сначала Дэн, теперь вот ты. Не то чтобы я… вряд ли… такого никогда не случалось прежде… ну то есть почему?

Этна берет меня за плечи, разворачивает лицом к пафосному, в стиле рококо, зеркалу, что занимает две трети дальней стены студии.

— Что ты там видишь, Бэт? — требовательно вопрошает она.

— Ну, знаешь, — мямлю я, опустив голову. — Ну, просто себя.

— Ты и впрямь не понимаешь? — Она склоняется над моим плечом, поднимает мое лицо за подбородок и смотрит в отражение моих глаз в зеркале. — Ты слишком привыкла видеть себя глазами своей чертовой мамочки, или невоспитанной дочери, или мужчины, который двадцать лет делит с тобой постель и принимает тебя как должное. — Она осторожно встряхивает меня за плечи. — Ты только взгляни на себя! Ты прекрасна. И сама этого не понимаешь! Поразительно! Ты даже не осознаешь, насколько хороша собой!

На миг я почти вижу в себе красоту. Иногда, много лет назад, взглянув на собственную фотографию, сделанную в неожиданный момент, я думала: «Боже, я ведь почти мила…»

Но это было так давно.

— Ты любишь меня, — с удивлением заключаю я.

— Да, конечно, — сердито отвечает она. Отвернувшись от зеркала, я заглядываю в ее угловатое умное лицо. Двадцать лет Этна Бромтон была моей лучшей подругой. Мы прошли через потери и горе, пережили минуты счастья, перенесли рождение детей и вступление в брак, неудачи и успех; наши судьбы были настолько разными, насколько только могут разниться судьбы двух женщин, — и все же Этна мне ближе всех на свете, в том числе Уильяма. Ведь мы делились друг с другом всем. Как я могла не знать о ней такого? Я знала.

— Я тоже люблю тебя, — признаюсь я, — только не совсем так…

— Ничего страшного, — отвечает она, — я и не ждала от тебя иного.