Ночь печали - Френсис Шервуд Страница 54

— Я знаю, что он женат, — сказала она и, повернувшись, ушла в кухню.

За исключением часовых, все уже спрятались в свои палатки. Раздуваемые ветром костры не располагали к веселью, так что никому даже не хотелось курить и пить. Было уже поздно, испанцы погасили свечи и факелы. Малинцин опустилась на холодную землю. Угли на пепелище отливали красным, словно воспаленный глаз. Ветер выл, будто мать, потерявшая ребенка. «Кетцалькоатль, — прошептала она, — поможешь ли ты мне? У меня ничего нет». У Лапы Ягуара есть его месть, у Кай есть Нуньес, у Франсиско есть его бог, у каждого из них — будь то испанец, семпоалец, ксокотланец, тласкалец, любой из офицеров, — у каждого кто-то есть, они были друг у друга, у них были свои имена, свои настоящие имена, свои дома. У Кортеса была жена.

Малинцин сидела в кухне, чувствуя, как на нее опускается великое одиночество равнин. То, что Кортес оказался женат, не имело никакого значения. Он все равно бы на ней не женился. А если бы и женился, то взял бы себе других жен, наложниц, куртизанок, любовниц, ауианиме. Первые жены терпели это, ибо таков обычай. У них не было выбора, а иногда они испытывали безразличие, так как не любили своих мужей. Некоторые женщины просто дожидались, когда это все закончится, дожидались, пока их мужья постареют и перестанут привлекать других женщин. «Теперь он мой», — говорили они, как будто все случившееся растворялось, словно дым в воздухе.

Малинцин услышала чьи-то шаги, шаги босых ног. «Это демоны пришли забрать меня, — подумала она. — Я это заслужила. Я не думаю так, как приличествует женщине. Я не принимаю верхний мир, и потому демоны и бог-ягуар, бог ночи, заберут меня вниз, в нижние миры». Когда люди умирали, за исключением тех мужчин, что погибали на войне, и тех женщин, что не пережили роды, когда люди умирали от старости и болезней, им следовало взять с собой в другой мир кусок нефрита, чтобы заплатить за переправу через подземную реку, а еще следовало взять желтого пса, чтобы тот указал им путь. И вот она сидит тут, и нет у нее ни пса, ни нефрита.

— Почему ты здесь? — Это был Аду.

— Мне тут нравится.

Аду бывал таким надоедливым. То, что Аду тоже являлся рабом, ни в коей мере не сближало его с Малинцин. Наоборот.

— Я родом из теплого края. Во время сезона дождей становится прохладно, но не настолько холодно, как здесь. — Аду опустился на землю рядом с ней.

Малинцин не интересовало, откуда он родом, было ли там жарко или холодно, что из себя представлял его край. Они шли в Теночтитлан, каждый день приближал их к столице, но что будет, когда они попадут туда? Дадут ли ей землю и дом? Она не станет женой Кортеса. На самом деле никто не знал, что произойдет, когда они придут в Теночтитлан, даже Кортес, подумала Малинцин, не знал, что произойдет, когда они попадут в Теночтитлан. Франсиско считал, что их приход в город ознаменует собой начало славного века любви и единения. Исла знал, что в Теночтитлане испанцев ждет кровавая битва. Альварадо надеялся импортировать в Новый Свет лошадей. Берналь Диас мечтал о том, что он будет сидеть в одной из комнат дворца и писать книгу о конкисте, а затем отправит посланника в Веракрус, чтобы оттуда книгу перевезли на корабле в Испанию. Когда ее опубликуют, читатели встретят ее с невыразимым восторгом. Малинцин думала, что поход в Теночтитлан — это поход в подземный мир, ведь если они все попадут в плен, то им придется подняться по ступеням и почувствовать, как в грудь вонзается нож. А если ее не принесут в жертву, что случится с ней? Ни один мужчина из племени ацтеков и майя не женится на ней. Она была ауианиме. Она была женщиной, отданной на милость мужчин.

— Мои родители умерли, — сказал Аду.

Она уже знала, к чему он клонит. Знакомая песня: откуда я родом, родители умерли, пожалей меня, я сирота. Малинцин хотелось сказать ему, что он бросает слова на ветер.

— Все жители моего селения умерли. Я сирота. Ты тоже сирота. Мы с тобой похожи.

— Нет, не похожи. — Никто не считал ее сиротой. — Я не сирота.

Малинцин мерзла. Если пойдет дождь, они наполнят кувшины, а может быть, даже удастся набрать воды, чтобы вымыться. Когда она была чистой, ей думалось лучше.

— Если ты не сирота, то кто?

Лучше бы ему не говорить на эту тему.

— Я…

Она не могла сказать, что она дочь, жена, мать, бабушка, племянница, тетя. Она не хотела говорить о том, что она рабыня, проститутка, любовница офицера.

— Я умею говорить на трех языках, — наконец ответила она.

— Тебя благословили боги. Тебе так повезло. Ты умная. Очень умная.

— Вовсе я не умная.

Глупый мальчишка.

Аду было шестнадцать. Малинцин — девятнадцать. Он казался ей совсем ребенком — с узкой грудью, длинными руками, размашистой походкой, ломавшимся голосом и этим странным поведением юноши, еще не познавшего женщины. Он говорил на испанском с акцентом, как будто осторожно ощупывал слова языком, не позволяя им быстро слетать с губ. Малинцин задумалась о том, видел ли Аду сны на испанском, но ей не хотелось спрашивать его об этом, ведь тогда он вновь начал бы рассказывать ей, откуда он родом, что он сирота и она тоже.

— Я родом издалека.

У Куинтаваля в кабинете висела карта с континентами, нарисованными краской цвета спелой груши, моря же на ней изображались тускло-голубым. Испания была расположена в нижней части Европы, славный континент Африка казался совершенно одиноким. Азия занимала большую часть пространства карты, и от Европы ее отделяло море. Куинтаваль сказал, что эта карта была старой, так как после открытия Колумбом Нового Света и нового океана карты стали рисовать по-другому. Он показал Аду Кубу — крошечный участок суши перед неизведанным континентом.

— Какая разница, откуда мы родом, — пожала плечами Малинцин. — Сейчас мы здесь.

Когда испанцы приплыли сюда на плавучих храмах со своими огромными животными, странной речью и загадочными обычаями, Малинцин поняла, что известные ей побережье, горы и столица — это не весь мир и где-то люди живут иначе. Ее народ оказался лишь частью человечества. Понимание этого заставило Малинцин почувствовать себя и больше, и меньше, будто она могла раздуться, как рыбка, превращавшаяся в шипастый шар, и уменьшиться до размеров крошечного муравья. А тут еще и Аду, единственный в своем роде, пришедший из других земель.

— Почему ты не носишь обувь?

Малинцин казалось, что Аду выглядит странно в одежде придворного: в брюках с буфами, коротком дублете, имевшем широкие рукава с надрезами, сквозь которые видна была ткань рубашки, в узких чулках, с железным нагрудником, закрывавшим живот и спину, и большим гульфиком. Все это облачение казалось совершенно неуместным, и при этом Аду не носил ничего, что защищало бы его ступни. У Франсиско тоже не было обуви.

— Мне не нравятся ботинки, поэтому Куинтаваль не заставлял меня носить их, но сейчас… Что ж, было бы неплохо обзавестись обувью, вот только Куинтаваль мне ее дать уже не может. Он мертв.