Язон четырех морей - Жюльетта Бенцони Страница 55

Мертвая тишина воцарилась в комнате с цветами. Марианна в каком-то оцепенении мысленно повторяла последние слоги, произнесенные Талейраном, пытаясь найти в их соединении угрожающий смысл. Но она не нашла его и в конце концов чуть охрипшим голосом, в котором звучала недоверчивость, спросила:

– Не хотите же вы сказать, что…

– Что жена Язона выступает против него? Именно так, увы! Эта несчастная, разъяренная от ревности, твердо убеждена, что вы любовница ее мужа. Она не сомневается в его вине. Если послушать ее, а никакая фурия не сравнится с ней в ярости, Бофор способен на все, если дело идет о вас, даже на преступление.

– Но… она безумна! Ее надо связать! Ее безумие преступно! И после этого можно поверить, что она любит Язона?!

Талейран тяжело вздохнул:

– Может быть! Видите ли, Марианна, она принадлежит к племени непримиримому и страстному, у них оскорбленная любовь требует крови, обманутая влюбленная, не дрогнув, отправит неверного любовника к палачу и тут же бросится заживо похоронить себя в самый суровый монастырь, чтобы там найти смерть-избавительницу! Да, Пилар – ужасная женщина, и, к несчастью, ей известно, что Бофор любит вас. Она сразу узнала вас.

– Узнала? Меня? Но каким образом? Ведь она никогда меня не видела?

– Вы думаете? Я узнал, что стоящая на носу «Волшебницы моря» фигура поражает сходством с вами. Он из плеяды мастеров, но… невезучих мужей! Возможно, Язон считал, что Пилар никогда не встретится с вами, поскольку их пребывание в Париже намечалось кратковременным, или же что сходство не бросится в глаза…

Несколько мгновений Марианна сосредоточенно смотрела на своего престарелого друга. Она была взволнована этим доказательством любви и не знала больше, то ли ей радоваться, то ли прийти в еще большее отчаяние, но в глубине души она никогда не сомневалась в любви Язона. Она всегда знала, что он любит ее, даже когда она прогнала его от себя ночью в Селтоне, и это свидетельство тому, наивное и почти детское, невыразимо тронуло ее и взволновало. Подумать только, что она ненавидела этот корабль, что она многократно попрекала им Язона, ибо он приобрел его за вырученные от продажи Селтона деньги! И вот, оказывается, он как бы раздвоил ее существование, вторично воссоздав ее облик…

Она тихо встала, не потревожив задумавшегося Талейрана. Он не смотрел на нее. Глубоко опустив подбородок в пышные складки галстука, он рассеянно обводил кончиком трости бесхитростные очертания роз, обрамлявших ковер.

Паркет поскрипывал, когда Марианна, зябко закутав плечи шарфом, подошла к открытой на маленький балкон двери. Несмотря на горячее августовское солнце, она сильно продрогла, и даже когда оперлась на нагретое железо перил, ей не стало теплей.

Снаружи, однако, все дышало беззаботной радостью ясного летнего дня. Из соседнего дома доносился звонкий голос маленькой Шарлотты, напевавшей одну из тех считалок, от которых дети без ума. Внизу, около фонтана, трое женщин в синих юбках на цветастых чехлах, входивших в задорно сидевшие на них бурбонезские костюмы, болтали на местном наречии, с громкими взрывами смеха, с сияющими радостью лицами под очаровательными шляпками «здравствуй-прощай». Под деревом играли дети, тогда как слуги князя Беневентского заводили расседланных лошадей в конюшню, а немного дальше невидимый курортник в допотопном до трогательности портшезе с закрытыми занавесками направлялся в купальню. На все это солнце изливало потоки золотистых лучей, на все, кроме Марианны, которая не могла понять, почему даже в этой мирной местности ей нужно нести груз страдания и тоски. Она думала, что вступила в борьбу с горсточкой отверженных, глупостью полицейских и плохим настроением Наполеона, а оказалось, что она попала в водоворот обширной и опасной политической интриги, где ни Язон, ни она сама не имели никакого значения. Словно она, осужденная на вечное заключение, смотрела на мир живущих из глубины зарешеченной одиночной камеры. И может быть, потому, что она не была создана для этого мира! Ее мир – мир насилия и страха, похоже, не собирался оставить ее в покое. Надо попытаться вырваться из него. Покинув балкон, Марианна вернулась к Талейрану, который из-под полуприкрытых век внимательно наблюдал за нею. Она попыталась поймать взгляд его бледно-голубых глаз.

– Я вернусь. Мне необходимо увидеть эту женщину, поговорить с нею! Я должна заставить ее понять…

– Что же? Что вы любите ее мужа так же, как он любит вас? Вы серьезно думаете, что это заставит ее передумать? Да она словно глухая стена, эта Пилар… И вы даже не сможете к ней приблизиться. Ее защищает вся охрана королевы Испании, этой мещанки Юлии Клари, которая счастлива играть роль государыни перед единственной из подданных, попросившей у нее помощи. В Мортфонтене Пилар укрыта, оцеплена, окружена придворными дамами и кавалерами, более действенными, чем стены крепости. Она просила и добилась, что ее никогда не оставляют одну. Никаких визитов. Никаких посланий, если они сначала не направляются королеве. Вы думаете, – устало заключил Талейран, – что я не пытался проникнуть к ней? Меня выпроводили, как назойливого попрошайку! И с вами будет то же! Это единственное, что можно ожидать, ибо ваша репутация не может высоко цениться у этих святых женщин!

– Тем хуже! Я все равно отправлюсь туда, ночью, переодетой, если понадобится – перелезу через стены, но я хочу увидеть эту Пилар! Ведь немыслимо, что никто не пытается заставить ее услышать голос здравого смысла, дать ей понять, что ее поведение хуже всякого преступления.

– Я думаю, что она сама это прекрасно знает, но ей безразлично. Когда Язон понесет наказание, она искупит свою вину, вот и все!

– Для нее худшее из преступлений – это измена ей, – вдруг раздался новый голос от двери.

Марианна и князь одновременно повернулись к ней, и впервые за долгое время молодая женщина издала радостный крик:

– Жоливаль! Наконец-то вы!

Она была так счастлива вновь обрести своего верного друга, что непроизвольно бросилась ему на шею и звонко поцеловала в обе щеки, не обращая внимания на то, что они дня три не видели бритвы, а сам Аркадиус был грязным до ужаса.

– Прекрасно! – воскликнул князь, протягивая руку новоприбывшему. – Вы можете похвастаться, что прибыли в нужный момент! Я исчерпал все аргументы, чтобы воспрепятствовать этой юной даме учинить очередное сумасбродство! Она хочет вернуться в Париж!

– Я знаю! Я слышал, – вздохнул Жоливаль, падая, забыв о приличии, в застонавшее от удара кресло. – Но ей не следует возвращаться в Париж, и по двум причинам: первая состоит в том, что дом находится под наблюдением. Император хорошо знает ее и предпочитает помешать ей ослушаться, чем потом наказывать за это. Вторая – в том, что только ее отсутствие способно хоть немного усмирить мстительный пыл испанки. Королеве Юлии пришлось ей внушить, что, изгоняя свою бывшую фаворитку, Наполеон воздавал тем самым дань уважения поруганной супружеской чести.

– Подумаешь, важность! – процедила Марианна сквозь зубы.

– Может бьггь. Но ваше возвращение, дорогая, вызовет целую серию катастроф. Господин Бофор чувствует себя спокойно в тюрьме и по крайней мере избавлен от пристального внимания друзей его жены, особенно некоего дона Алонзо Васкеца, должно быть, наслышанного о его землях во Флориде и желающего, видимо, вернуть их Испании.