Святая, смешная, грешная - Виктор Ермаков Страница 56

– Костя, привет, милый! Подожди минуточку, – соображая, что бы такое накинуть на себя, сказала я. – Давно стоишь? Я просто в ванной была, не слышала звонок.

– Добрый вечер, дорогая! Очень рад тебя слышать. Как ты там, милая? Не спеши, я подожду.

– Не впускають? – послышался скрипучий голос соседки по лестничной клетке.

Услышав знакомый голос Софьи Михайловны, я прилипла ухом к двери, затаив дыхание.

– Добрый вечер, – ответил Костя. – Что значит «не впускають»? Посмотрите на меня внимательно – я действительно похож на человека, которого «не впускають»? Просто это правила приличия – потомить немного в коридоре, не торопясь поговорить по душам, и уж только опосля впустить.

– Катя, она – девушка хорошая, самостоятельная, очень отзывчивая, добрая. Сколько её знаю, никогда никому ни в чём не отказывает, – продолжал скрипеть голос соседки.

– Извините, вас как зовут? – спросил Костя.

– Софья Михайловна.

– Софья Михайловна, а можно поподробнее с того места, где вы говорили, что Катя ни в чём никому не отказывает? – нарочито громко произнёс Костя.

«Он издевается надо мной и над бедной бабулькой!». Повернув ключ в замке, я слегка приоткрыла дверь, высунув в щель только голову.

– Здрасьте, Софья Михайловна!

– Здравствуй, Екатерина. А я чувствую, у тебя горит. Дай, думаю, позвоню в дверь. Думала уж звать соседа, Кольку, вдруг помощь нужна? Он добрый парень – то лампочку поможет вкрутить, то ещё что… А тут – молодой человек у двери, вот разговорились.

– Не волнуйтесь, Софья Михайловна, – сказал Костя, протискиваясь в полуоткрытую дверь. – Справлюсь без помощника, обещаю. Спите спокойно.

– Ну и слава Богу! Спокойной ночи, – сказала соседка, закрывая дверь.

– Костя, ты чего над старым человеком издеваешься? – замахнулась я на него полотенцем.

– Ничего я не издеваюсь! Просто скучно как-то одному в подъезде, вот познакомились, разговорились.

– Костя, извини, видишь я в каком виде? Растерялась, сразу и не открыла, а потом соседка выглянула, – я хотела ещё что-то добавить, но он положил букет роз на пол и взял меня за руки.

– Катюша, милая, это всё мелочи, перестань. Ты не поверишь – я просто мечтал, чтобы, придя с работы, меня именно в таком виде встречала жена. Голая, с рушником в руках, а по квартире разносится аромат жареного мяса.

– Костя, я обожаю тебя! Не поверишь, но я мечтала именно о таком муже. Чтобы приходил с работы с огромным букетом роз, целовал меня… Целовал меня, – повторила я ещё раз более выразительно. – И даже не ворчал за подгоревшее мясо.

– Слегка подгоревшее мясо – это такая мелочь, милая, согласись. Стоит ли из-за этого ворчать?

– А если не слегка? Вернее совсем не слегка, – спросила я, сдув пену с кончика носа.

– Кать, прошу уточнить – мясо подгоревшее или сгоревшее?

– Скорее сгоревшее, чем подгоревшее, – опустив голову, сказала я.

– Екатерина, я правильно понял – сначала ты несколько минут держишь меня под дверью, потом столько же в прихожей, затем выясняется, что мясо совсем даже не подгорело, а просто сгорело. И что, ты считаешь, опустить глаза в пол и промямлить «Извини» – этого будет достаточно? Скажи прямо, Катя, могу я в таком случае рассчитывать на какую-то компенсацию?

– Можешь, – мотнула я головой.

– Например? – сделал вопросительный взгляд Костя.

– Ну, например, я буду тебя очень любить.

– Так начинай, чего ждёшь? Тем более мясо всё равно сгорело, пена на тебе уже высохла, можно приступать к любви, – сказав это, он обнял меня, промокнув своей белой сорочкой, словно полотенцем, последнюю влагу с моей груди.

Мы стояли, целуясь в прихожей, забыв про сгоревшее мясо и про то, что свечи не зажжены, розы по-прежнему лежат на полу, я не в новом коллекционном белье и без макияжа… Имеет ли это значение? Возможно. Но только не для нас. Не сейчас.

– Костя, прости, ты с работы. Наверное, голодный. Мне действительно неловко, – пыталась оправдаться я, как только его губы давали мне возможность говорить.

– Да, я голодный, очень, – шептал он, покрывая моё лицо поцелуями.

– Пойдём на кухню, я что-нибудь придумаю, – переведя дыхание от долгих поцелуев, еле выговорила я.

– При чём здесь кухня? Придумай что-нибудь в спальне. Или ты хочешь на столе? – прижав меня к себе, на ходу пытаясь снять с себя галстук и расстегнуть пуговицы сорочки, шутил он, увлекая меня к двери спальни.

Я долго не могла насытить, удовлетворить его необузданный сексуальный голод. Мне казалось, что вчерашняя встреча в отеле была лишь прелюдией к сегодняшнему вечеру. Вчера Костя был нежен и ласков, трогателен и сентиментален, сегодня – ненасытным и страстным. Капли его пота падали на меня, смешиваясь с высохшей и впитавшейся в мою кожу ароматной пеной, от чего наши тела благоухали и блестели. Вчера Костя нежно шептал слова любви, улавливая каждое моё движение, желание; сейчас, не спрашивая меня, как я хочу, ставил на колени, входил сзади жёстко, сильно, затем переворачивал на спину, раздвигая мои ноги, и продолжал с ещё большим напором. Он чувствовал меня до последней капли, всю – от головы до кончиков пальцев. Мне не нужно было говорить ни слова. Наверное, это и есть гармония… Гармония мыслей, сердец, душ, чувств и тел.

Бешеное сердцебиение, пульсирование вен в висках, дикое желание сделать хотя бы глоток воды пересохшими губами. И наши распластанные на кровати тела. Мне кажется, я могла лежать вот так, держась за руки в тишине спальни, сколько угодно. Но нежный родной голос, еле слышно вымолвил:

– Кать, пойдём на кухню.

– Пойдём, дорогой, – переведя дыхание, произнесла я, чмокая его в губы, – хочешь на столе?

– Не, Кать, есть хочу.

– Счастье кра-са-ви-цы длилось не долго, – пропела я слова, пришедшие в голову, положив их на мотив песенки из какой-то итальянской оперы, которую я не раз слышала по радио.

– О, да! Я вижу, милая, ты знаток оперы? Или просто слова по душе? Как там поётся? Сердце кра-са-ви-цы склонно к изме– не и перемене… По-моему, так?

– Костя, мы будем с тобой делать вид, что разбираемся в опере или пойдём поедим чего-нибудь?

– Поедим. Однозначно, я – за! Уговаривать меня не надо, – произнёс Костя обнимая меня. – Проголодался просто жуть.

После душа мы сидели на кухне: он – обмотавшись полотенцем, я – в халате. Пили вино, ели нарезанные тонкими ломтиками ветчину, сыр, я хрустела «соломкой», доставая их по одной из пачки. Свечи в этот вечер мы так и не зажгли, зато ночник спальни горел почти до утра, отбрасывая на стены движения наших тел.

– Просыпайся, засоня, доброе утро, – нежно произнесла я, присев на край кровати и запустив в его волосы руку.