Постой, любимая - Эдит Лэйтон Страница 56

Трактирщик поставил перед Эймиасом кружку с элем, но тот, казалось, не заметил. Даффид осушил свой стакан, ожидая ответа.

— Нет, — сказал, наконец, Эймиас. — Не стану отрицать, я сейчас в полном нокауте, но, даже будь я самим собой, я не стал бы беспокоить ее снова.

— Потому что не хочешь признавать свои ошибки?

— Тебе следовало бы знать меня лучше. Просто она здорово продвинулась в жизни, и я не хочу тянуть ее вниз. И потом, подумай сам, нет ни одной чертовой причины, почему она поверит мне сейчас.

Даффид молчал, и Эймиас натянуто кивнул.

— Вот так, дружище, и ничего тут не поделаешь. — Он взял кружку и наконец-то пригубил эль.

— И все же, — медленно произнес Даффид, — она во Франции. Возможно, катается как сыр в масле, но все же во Франции. — Он уставился на свои ногти. — Говорят, там неспокойно. Если верить слухам, не ровен час, вернется император.

— Эти слухи не прекратятся, даже если он будет лежать в могиле.

— Но если война вспыхнет снова, ты уверен, что она будет в безопасности?

— Она теперь знатная и богатая, Даффи. А богатые всегда в безопасности.

— Ага, скажи это французским аристократам. Наверное, они так же рассуждали, пока не пала Бастилия. А потом их головы покатились, как крокетные шары. Головы богатых людей, между прочим.

Эймиас сделал нетерпеливый жест.

— Если ее родным удалось уцелеть до сих пор, видимо, они откупились от обеих сторон и могут продолжать в том же духе и дальше.

— Теперь до Франции можно запросто добраться, — настаивал Даффид. — Все равно, что взять лодку и покататься по озеру.

— А когда было сложно? — поинтересовался Эймиас. — Местные жители плавали туда и обратно всю войну, невзирая на таможню, королевский флот и тому подобное.

— Я всего лишь хотел сказать, что ты не любишь ходить под парусом, — сказал Даффид.

Эймиас резко выпрямился, словно его ужалили.

— Когда нужно, я это делаю. Тебе отлично известно, что я объехал полсвета, да и во Францию наведывался не раз. — Он расслабился и тонко улыбнулся.

Послушай, Даффи, я знаю, что ты хочешь видеть меня счастливым, но это тупиковый путь. Я потерял ее и должен смириться с этим. Если я явлюсь к ней сейчас, она рассмеется мне в лицо и будет права. Я упустил свой шанс, что только естественно для такого косорукого парня, как я, не так ли? Да, я погряз в жалости к себе, но надеюсь, что смогу утопить свое горе в этом эле и забыть обо всем.

— Думаешь, тебе это удастся?

— Не знаю, — сказал Эймиас и поднял руку, чтобы привлечь внимание трактирщика, — но я постараюсь.

Граф поднял глаза от своей тарелки.

— Твое платье, — неодобрительно заметил он, глядя на Эмбер, которая вошла в малую столовую и заняла свое место за столом.

— Да? — отозвалась она, нервно теребя юбку своего лучшего платья.

— Возможно, оно сойдет для Англии, но не здесь. Надо будет поручить модисткам заняться тобой. Моя вновь обретенная дочь должна одеваться соответственно ее положению.

— Месье… Моn реrе, — неуверенно произнесла Эмбер, спотыкаясь на словах, которые он велел использовать, обращаясь к нему. Она плохо знала французский, но подозревала, что ей было бы трудно произносить эти слова на любом языке. Хорошо еще, что ей не приходится называть его «папа». Граф Дюпре совсем не походил на человека, которого она могла бы представить себе в качестве отца.

— Спасибо, — сказала она. — Но, думаю, лучше подождать, пока мы не убедимся окончательно, кто я, прежде чем заказывать для меня новую одежду. В конце концов, у нас пока еще нет доказательств, что я та, за кого вы меня принимаете.

— Неужели? Я и не подозревал, что берега Корнуолла в тот год кишели малышками с янтарными волосами, — улыбнулся он, искренне забавляясь впервые с момента их встречи.

Не то чтобы граф Дюпре совсем не улыбался, но его улыбка редко выражала такие эмоции, как радость или веселье. Обычно она была такой же утонченной и бесстрастной, как и все остальное в этом человеке. Эмбер всегда думала, что французам свойственны бурные эмоции. Впрочем, все, что она знала о Франции, не соответствовало тому, что она наблюдала здесь, в этом элегантном доме.

Считалось, что французы голодают из-за последствий войны, которая привела их страну к разрухе. Но в этом доме не чувствовалось ни в чем недостатка. Эмбер полагала, что все французские аристократы обезглавлены или томятся в тюрьмах, не считая тех, кому удалось бежать. Она даже плакала, читая о печальных судьбах некоторых из них. Но, как поведал ей граф на пути из Англии, его семья совсем не бедствовала в течение долгих лет, пока тянулась война.

— Нас посещали персоны королевской крови до прихода Наполеона к власти, — поведал он с нескрываемым самодовольством. — Да и после. И разумеется, мы часто принимали у себя императора. Plus ca change, plus c'est meme chose. Чем больше перемен, — перевел он для нее, — тем больше постоянства. Для Дюпре, по крайней мере.

Эмбер и сама ощутила себя императрицей, когда они прибыли сюда прошлым вечером. Она ахнула, пораженная размерами спальни, в которую ее проводили. На такой площади могла бы разместиться целая семья, хотя ни одна семья из тех, кого она знала, не могла бы позволить себе кружева, шелк и атлас, которыми была убрана ее кровать. Остальная мебель была не менее впечатляющей.

Зеркал было так много, что она постоянно видела собственное отражение, когда ей устроили короткую экскурсию по дому. Дом был огромным, как дворец, и так же элегантно обставлен. В нем имелось, по меньшей мере, три салона, парадная гостиная и бальный зал. Собственно, в нем было больше комнат, чем она могла себе представить, и больше слуг, чем она когда-либо видела. Они скользили по комнатам, облаченные в униформы, более нарядные, чем одежда, имевшаяся у большинства жителей Сент-Эджита.

— Детей не часто находят на берегу, — согласилась Эмбер, — но это случается. Не понимаю, как без свидетелей и документов вы можете утверждать, что я действительно ваша пропавшая дочь.

Граф выгнул тонкую бровь, отложил салфетку и поднялся из-за стола.

— Пойдем со мной, — сказал он.

Эмбер последовала за ним, когда он вышел из комнаты. Не добавив ни слова, граф повел ее по длинному коридору, сверкавшему натертыми полами, и помедлил, ожидая, пока лакей с поклоном распахнет двери в просторный салон.

— Вот, — уронил граф скучающим тоном, указав на картину, висевшую над огромным камином, облицованным розовым мрамором. — Хоть она и предпочла оставить этот дом, ее место по-прежнему здесь. В конце концов, она была моей женой. Конечно, я мог убрать портрет, но это было бы глупо и вызвало бы еще больше разговоров. А теперь посмотри на нее и скажи, что это ошибка.

Эмбер смотрела на себя. Точнее, на женщину, которая выглядела в точности как она, если бы нарядить ее в бальное платье старомодного покроя, украсить драгоценностями, уложить ее волосы в замысловатую прическу и лишить ее взгляд даже намека на радость. Женщина была бы красивой, не будь она холодной и безжизненной, как краска, которой был написан портрет. Эмбер затруднялась сказать, была ли она такой на самом деле или это художник лишил ее образ радости и жизни.