Королева туфель - Анна Дэвис Страница 57

— Здесь не может быть никакой ошибки, сэр. Я готов поспорить на свой гонорар.

— Моя жена сейчас дома!

На линии послышался скребущий звук, словно мышь возилась за деревянной обшивкой стены. Должно быть, он добрался до самого дна своей табакерки, выцарапывая последние остатки порошка из крохотной коробочки.

— Вы в этом полностью уверены, сэр? Лучше ведь быть абсолютно уверенным, не так ли?

— Женевьева отдыхает в своей постели. — У Роберта так сильно пересохло во рту, что он едва мог говорить. — Моя жена беременна.

— Мои поздравления, сэр. А почему бы вам не позвонить ей по телефону? Сказать о том, как сильно вы ее любите, или что там еще вы, женатые люди, говорите друг другу. Докажите мне, как сильно я ошибался.

Они были единственными посетителями в роскошном, украшенном позолотой баре со стенами цвета дамасской розы. Уютно устроились в углу за круглым столиком из гипса, на котором стояла массивная золотая пепельница. Столик располагался за статуей лошади с хвостом рыбы, возвышавшейся на сером каменном постаменте.

— Я с трудом заставила себя прийти сегодня, — начала Женевьева.

— Почему? — Закари добавил сахар в кофе и размешал его изящной серебряной ложечкой.

— Мне казалось, мы понимаем друг друга.

— Мне тоже.

Закари добавил еще две ложки сахара.

— Прошлой ночью я оказалась около твоего магазина. Снаружи стояла машина Вайолет де Фремон.

— Я не просил ее приходить. — Закари размешивал кофе. — Она явилась совершенно неожиданно.

Женевьева глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

— Ты спал с ней прошлой ночью?

— Нет. — Он, наконец, отложил ложку в сторону. — Она пришла в магазин, мы поговорили. Вот и все. Потом она уехала.

— Я очень хочу верить тебе. Правда. Но мне начинает казаться, что все, о чем ты говоришь, не может быть правдой. Ты сказал, что никто не заходил в твою мастерскую, но…

— Нет. — Он покачал головой. — Я этого не говорил. Как правило, я не пускаю туда людей. Но, конечно, один или два человека там побывали.

— Женщины? Он нахмурился:

— У меня есть прошлое. Так же как у тебя.

Она вставила сигарету в длинный мундштук из черного дерева и поднесла его к губам. Закари протянул зажигалку, чтобы дать ей прикурить.

— Паоло, я очень рисковала, решившись прийти сюда и увидеть тебя. И возможно, мне придется рисковать еще больше.

Он добавил в чашку еще одну ложку сахара.

Женевьева нервно огляделась, затянулась сигаретой. Мужчина, сидевший в фойе, наблюдал за ними поверх газеты.

— Вот в чем дело. Ты живешь, скрываясь в подвале, за большой и бестолковой вывеской, подступы к твоим дверям охраняет безумная женщина. Ты отдалился от мира. Ты скрываешься за всеми этими нелепыми слухами, которые сам, вероятнее всего, придумываешь! Спишь со своими клиентками. Я не понимаю, что настоящее в твоей жизни, что нет. Я хочу доверять тебе, но не знаю, смогу ли.

— Поверь мне. — Его глаза стали совсем темными. Слишком темными, чтобы выдать свои секреты.

— Если я снова займусь с тобой любовью, ты получишь надо мной огромную власть. Ты понимаешь?

Он коснулся ее ладони.

— Женевьева. — Он ласково произнес ее имя и взял за руку. И ничего больше.

Минуту спустя попробовал свой кофе и поморщился.

— Сколько ложек ты обычно кладешь? — спросила она.

— Ни одной. Я терпеть не могу сладкие напитки. Давай снимем комнату.

Мужчина с газетой наблюдал, как они вставали из-за стола.

Роберт, не мигая, смотрел из окна «бентли» на магазины, газетные лотки, машины, гуляющих людей. Крошечные обрывки взглядов на миры, которые определенно были гораздо проще, чем его собственный. Например, та девушка с короткими светлыми волосами — в том, как она размахивала сумкой, быстро идя вперед, чувствовалось что-то беззаботное и детское. Она казалась воплощением невинности, ангельской чистоты. А как выглядела бы Женевьева, если бы кто-то вот так же смотрел на нее со стороны?

И вот появился Фелперстоун, скрывающийся в засаде около Бразери-Липп, как раз там, где он обещал быть. Двое официантов пристально наблюдали за ним, очевидно, подозревали, что не стоит ожидать ничего хорошего от подобного человека. Роберт узнал покатые плечи, сгорбленную спину, плохо скроенный костюм раньше, чем заметил увлеченное лицо профессионала. Ему захотелось изо всех сил заехать кулаком в эту физиономию. Разбить этот длинный, изящный нос.

— Остановись здесь, — приказал он Пьеру. — Этот джентльмен поедет с нами.

— Я родился и вырос на Сицилии. — Закари лежал на спине, разглядывая балдахин из красновато-коричневого бархата с тяжелыми кистями. Женевьева лежала рядом, вдыхала аромат его кожи. Скомканные простыни валялись на полу. — Мой отец был сапожником. Его заказчики — бедные фермеры. Они заказывали одну пару тяжелых башмаков и надевали их на работу в поле, на танцы, на деревенские праздники, когда отправлялись свататься к своим милым, когда шли в церковь. Эти ботинки были сделаны из жесткой кожи. На каблуки отец набивал подкову. Новые ботинки стирали кожу до крови. Но спустя какое-то время они становились словно вторая кожа, поэтому основной работой моего отца стала починка ботинок, сделанных много лет назад. Я часто помогал ему. Именно так я и научился своему ремеслу.

Женевьева пристально смотрела на его горло, когда он говорил. На его грудь. Она обожала звук его голоса. Какое наслаждение быть с ним рядом, от счастья у нее кружилась голова.

— Моя мать обладала настоящим талантом. Она умела замечательно рисовать, у нее рождалась масса интересных идей… Ей следовало стать дизайнером. В другом месте, в другое время она стала бы Коко Шанель. Мы любили сидеть вместе и мечтать. Отец терпеть этого не мог. Он считал, что мама забивает мне голову глупостями, заставляет мечтать о несбыточном. Но мама возлагала большие надежды на мое будущее. У ее брата были связи. Мы беседовали о том, как я поеду в Париж и начну учиться создавать театральные костюмы. Брат жил в Париже и знал владельца театра. Он готов был оплатить мне проезд и поговорить обо мне со своим знакомым. После этого все зависело бы только от моих стараний.

Женевьева взяла его ладонь. На пальцах чувствовались следы от крошечных порезов, некоторые стерлись, некоторые казались совсем свежими. Маленькие клочки омертвевшей кожи.

Жесткие мозоли. Ей хотелось помассировать его пальцы питательным дорогим кремом «Д'Орсэ», чтобы они снова стали мягкими и гладкими, хотелось перецеловать каждый палец.

— Мой отец ничего не желал об этом слышать. Думаю, он презирал маминого родственника и возможности, которыми тот обладал. Он терпеть не мог, когда приезжал дядя, не выносил его элегантные костюмы, роскошные ботинки из лакированной кожи — весь ореол богатства, который окружал родственника. Думаю, он чувствовал себя неполноценным на его фоне. Но отец был болен, мы знали это. Мы видели, что силы постепенно покидают его. Это ужасно, когда желаешь смерти собственному отцу, Женевьева.