Стеклянная невеста - Ольга Орлова Страница 57

— Значит, не Бездомный? — переспросил он, выслушав мой сбивчивый рассказ, и тут же быстро добавил: — Оставайтесь на месте, я скоро буду.

Уже отключаясь, он успел посетовать:

— Значит, не Бездомный, не Бездомный.

Сначала прибыли ГИБДДешники, потом «скорая помощь». Еще через некоторое время подъехали МЧСовцы. Все вновь прибывшие устремлялись к «Мерседесу» и джипу, так что мне пришлось тоже сходить туда, чтобы сказать врачам, что медпомощь нужна и в другом месте. Нехотя одна из машин «скорой помощи» отъехала к нам, чтобы заняться Катькой, к тому времени уже не один раз пытавшейся сесть, но тут же вновь со стоном откидывавшейся на капот «Волги». Ругаться она, впрочем, так и не перестала, так что я много поняла в отношении себя, вернее, поняла оттенки ее чувств ко мне и степень ненависти, сжигающей ее сейчас.

Со слов высокого молодого врача я поняла, что Катька жить будет, что у нее пара переломов — руки, ребра, а так вроде все нормально.

— Дальнейшее обследование покажет, — оптимистично сказал врач. Ни он, ни кто другой не обращали внимания на брань Катьки, видя в этом проявление шокового состояния. Так оно, впрочем, и было. Вскоре «скорая помощь», увозя Катьку, умчалась в больницу.

Потом к нам подъехал светлый «Форд», оттуда вывалились толстые милиционеры, важно походили вокруг «Волги», одинаково нагнулись над мотоциклом Катьки, выставив на обозрение свидетелей огромные, обтянутые казенной материей зады, и только затем неторопливо занялись работой. А тут прибыл и Сергей Митрохин.

Сережа огляделся, мигом уловил детали, осмотрел мою машину, отошел, оглянулся еще раз, а потом у него глаза вылезли на лоб от удивления, когда он заметил, что мой красный «Опель» вновь новехонький. Сережа видел уже мою старую машину и до вчерашнего дня, когда она превратилась в обгоревший остов, так что его удивление было понятно. Это я не сразу поняла, что его удивило, события устроили такую чехарду вокруг меня, что факт подарка уже отошел в прошлое.

Я объяснила, что новый «Опель» подарен мне сегодня моим работодателем Шерстневым Юрием Андреевичем, так что здесь нет никакой мистики, а просто имеются хорошие отношения внутри трудового коллектива клуба «Русалка». Ему пришлось поверить мне на слово.

Сергей заставил меня еще раз рассказать все, что здесь произошло, быстренько записал мои показания, попросил пока не уезжать, а сам направился к джипу и «Мерседесу», вокруг которых суетилось все больше людей. Я села в свою машину, закурила и через стекла наблюдала происходящее. Меня начало понемногу отпускать, стали дрожать руки. Потом все стало отдаляться. Только что случившееся показалось не имеющим ко мне никакого отношения. Я, конечно, понимала, что являюсь, в какой-то мере, центром всей этой круговерти, что все эти жертвы, весь этот металлолом явились результатом моего вмешательства в жизнь клуба.

Вспомнилась Таня с ее профессиональными предостережениями против моей работы в «Русалке»: «Ты, дурочка, сама не заметишь, как события подхватят тебя, и не ты будешь ими управлять, а они станут навязывать тебе свою логику». Или: «Сознание наше обладает способностью привыкать ко всему, и при общении с новым очень скоро то, что раньше выглядело безнравственным или преступным, будет казаться необходимым и обыденным».

Танька права, конечно, она права. Я смотрела, как из разрезанного джипа осторожно извлекают тела Паши Маленького и еще двух его приятелей, и замечала, что думаю не о трагедии — она уже перетекла в сферу той самой необходимой обыденности, как объясняла Таня. Я строила планы на сегодня, на завтра, думала о Графе (как ему все расскажу), о Матвее. Теперь-то я понимала, что его внимание ко мне объясняется интересом иного рода: он, наверное, просто влюбился в меня, увидел во мне замену своей недостижимой мечты, вот и все. Думала о своем завтрашнем выступлении в клубе (сегодня с меня хватит, сегодня я буду отдыхать)… Неторопливо подошел милиционер, удостоверился, что я являюсь свидетелем, и попросил пройти к месту аварии.

Меня стали расспрашивать, что я видела и как все произошло. Водитель грузовика попытался и меня как-то привязать к аварии, мол, я тоже нарушила правила, ехала на красный свет, но вмешался Митрохин, и мое участие отмели. Я сказала, что перекресток проскочила на желтый сигнал светофора, а джип уже, наверное, на красный. То есть подтвердила, что водитель грузовика ехал на зеленый сигнал, что соответствовало правде.

Больше от меня ничего не требовалось, я подписала подсунутые мне бумажки, попрощалась с Сергеем, который стал опять намекать, что хорошо бы, мол, нам встретиться, пойти в ресторан, еще куда. Я неопределенно обещала. Наконец от меня отстали, и я смогла уехать.

К своему научному руководителю я успела. Голова моя была занята совсем другим, ни о какой науке, а тем более учебе, я думать не могла. Сначала подумала было отказаться от встречи, но звонить, оправдываться, придумывать причину, почему не приехала (не говорить же правду: два раза подверглась неудачным покушениям… избежала… у врагов один ранен, и, кажется, три трупа! Нет, абсурдно соединять два несоединимых мира: мир академической карамельности и мир обряженного в одежды современности варварства) — не хотелось ничего объяснять по телефону.

Но оказалось, пустяк: Марья Антоновна, бывшая журналистка с тридцатилетним стажем, давно уже передающая свой опыт студентам, в том числе таким вот талантам, как я, взволнованно поведала, что место в аспирантуре для меня имеется и просто стыдно упустить такую замечательную возможность и не воспользоваться удачей. Это было бы преступлением, преступлением против профессии, против себя самой.

В глубине души я уже окончательно решила уехать к отцу. Мне хотелось иметь настоящую работу, хотелось окунуться в профессиональную журналистскую среду, причем не в нашу, а западную. В России, в Москве, я уже кое-что узнала, благодаря связям и собственной энергии проникла в газетные и журнальные редакции, поработала достаточно, чтобы уловить алгоритм здешней суеты. Теперь мне хотелось понять, как делается журналистика там, за границей. Так что я поблагодарила добрейшую Марью Антоновну, обнадежила ее, но окончательного ответа не дала. Тем более что можно было еще месяц думать.

Потом я позвонила Графу. Его телефоны не отвечали: ни мобильный, ни рабочий. От всего того, что со мной произошло за два последних дня, я ощущала себя выжитой, как лимон. И еще — мне не хотелось быть одной. Я чувствовала, что мне не хватает сейчас тепла, внимания, нежности. Пережитое чувство опасности словно бы оголило меня, истрепало нервы: я жила на поверхности собственной кожи. Мне страшно захотелось увидеть Графа, его всегда немного грустные бархатные глаза, услышать его спокойный голос.

Я вновь позвонила ему, и опять никто не поднял трубку. Можно было позвонить кому еще, тем же девочкам или Аркадию, но мне совершенно не хотелось ни видеть, ни слышать никого другого. Только его. Я решила сама съездить в клуб, благо и повод был: я собиралась отпроситься сегодня с работы и отдохнуть эту ночь.