Фея Альп - Элизабет Вернер Страница 57

Вольфганг вернулся с объезда. В Оберштейне он вышел из экипажа и отпустил его, собираясь пройти пешком последнюю часть дороги, чтобы осмотреть ее. Он остановился на спуске над Волькенштейнским ущельем и смотрел на рабочих, трудившихся на рельсах и около решетки моста. Через несколько дней постройка моста будет завершена: уже теперь он вызывал всеобщее восхищение, а в следующем году им будут любоваться тысячи людей. Но его творец смотрел на него так мрачно, точно его уже не радовало собственное произведение.

Сегодня Эльмгорст уклонился от разговора с Нордгеймом и, не встретив его по приезде, дал ему понять, что остался при своем, но избежать последнего объяснения было невозможно. Оба знали, что разрыв окончателен. Нордгейм едва ли мог пожелать, чтобы его зятем стал человек, который с таким презрением отказал ему и от которого в будущем он не мог ожидать поддержки. Вопрос сводился лишь к тому, каким образом они расстанутся, и в интересах обоих было совершить разрыв как можно дипломатичней. Только в этом им и следовало еще сговориться, и свидание должно было состояться завтра.

Стук копыт заставил Эльмгорста очнуться от мыслей; обернувшись, он увидел Эрну на горной лошади. Она остановилась, видимо, удивленная встречей.

– Вы уже вернулись, господин Эльмгорст? А мы думали, что ваша поездка займет целый день.

– Я окончил осмотр раньше, чем думал. Однако сейчас вы не сможете продолжать путь: внизу взрывают скалу. Впрочем, это потребует немного времени, все закончится за десять минут.

Эрна и сама уже увидела препятствие. На дороге, проходившей недалеко от моста, стояли часовые, а кучка рабочих хлопотала вокруг большой каменной глыбы, которую, очевидно, и собирались взорвать.

– Я не тороплюсь, – равнодушно ответила она. – Все равно я собиралась подождать господина Вальтенберга, который просил меня ехать вперед, потому что неожиданно встретил Гронау. Но я не хочу уезжать слишком далеко.

Эрна опустила поводья и, по-видимому, тоже стала наблюдать за рабочими. В последнюю ночь погода резко изменилась, тяжелое серое небо низко нависло над землей, горы заволокло туманом, в лесу шумел ветер; в одну ночь лето сменилось осенью.

– Мы увидим вас сегодня вечером, господин Эльмгорст? – прервала Эрна молчание, длившееся уже несколько минут.

– Мне очень жаль, но я не могу прийти: как раз сегодня вечером необходимо завершить срочную работу.

Этот старый предлог не встретил доверия. Эрна сказала с ударением:

– Должно быть, вы не знаете, что дядя приехал сегодня утром?

– Знаю и уже велел передать ему мои извинения. Мы увидимся завтра.

– Алиса, кажется, нездорова. Правда, она не признается в этом и ни за что не соглашается, чтобы послали за доктором Рейнсфельдом, но когда она вышла сегодня из комнаты отца, то была так бледна и имела такой больной вид, что я испугалась.

Она как будто ждала ответа, но Эльмгорст молчал и пристально смотрел на мост.

– Вам следовало бы урвать минутку, чтобы навестить невесту, – продолжала Эрна с упреком.

– Я не имею больше права называть Алису своей невестой. Мы с господином Нордгеймом разошлись во взглядах так резко и глубоко, что примирение невозможно, и оба отказались от предполагавшегося союза.

– А Алиса?

– Она еще ничего не знает, по крайней мере от меня. Очень может быть, что отец уже сообщил ей о разрыве; конечно, она подчинится его решению.

Сказанные слова лучше всего характеризовали странный союз, заключенный в сущности лишь между Нордгеймом и Эльмгорстом. Алису обручили, когда того требовали их взаимные интересы, теперь же, когда этих интересов больше не существовало, помолвку расторгли, даже не спросив невесту. Само собой разумелось, что она подчинится. Эрна, по-видимому, тоже не сомневалась в последнем, но все же побледнела от неожиданности.

– Значит, дошло-таки до этого! – тихо сказала она.

– Да, дошло. От меня потребовали платы, которая оказалась слишком высокой, и если бы я согласился на нее, то не мог бы смотреть в глаза людям. Я сделал свой выбор.

– Я знала и никогда не сомневалась, что так будет!

– По крайней мере, хоть этого вы ждали от меня? – с нескрываемой горечью сказал Вольфганг. – Я не надеялся.

Эрна не ответила, но посмотрела на него с упреком. Наконец она нерешительно проговорила:

– И что же теперь?

– Теперь я опять там, где был год назад; путь, который вы так восторженно описывали мне когда-то, открыт передо мной, и я пойду по нему, но один, совсем один!

Эрна вздрогнула при последних словах, однако она явно не хотела понимать их и быстро возразила:

– Такой человек, как вы, никогда не бывает один, с ним его талант, его будущее, и оно перед вами – великое, необъятное!

– Мертвое и бесцветное, как вон те горы, – закончил Эльмгорст, указывая на осенний ландшафт, затянутый туманом. – Впрочем, я не имею права жаловаться: было время, когда лучезарное счастье само шло мне навстречу, я отвернулся от него и устремился к другой цели, тогда оно взмахнуло крыльями и улетело в недосягаемую даль, и если я теперь отдам за него даже жизнь, оно не вернется. Кто раз упустил его, того оно покидает навсегда.

В этом самообвинении слышалась мучительная боль, но у Эрны не нашлось ни слов возражения, ни взгляда, которого искали глаза Вольфганга; бледная и неподвижная, она смотрела в туманную даль. Да, теперь он знал, где его счастье, но было уже поздно.

Вольфганг подошел и положил руку на шею лошади.

– Эрна, один вопрос, прежде чем мы расстанемся навсегда. После разговора, который предстоит мне завтра с вашим дядей, я, разумеется, не переступлю больше порога его дома, а вы уедете с мужем далеко… Надеетесь ли вы стать счастливой с ним?

– По крайней мере, я надеюсь сделать счастливым его.

– Его! А вы сами? Не сердитесь!.. В моем вопросе нет больше самолюбия. Я уже слышал свой приговор из ваших уст, помните, в ту лунную ночь на Волькенштейне. Вы все равно потеряны для меня, даже если б были свободны, потому что никогда не простите мне того, что я добивался руки другой.

– Нет, никогда!

– Я знаю это и именно потому хотел бы обратиться к вам с последним предостережением. Эрнст Вальтенберг – не такой человек, чтобы составить счастье женщины, ваше счастье: его любовь основана только на эгоизме, представляющем основную черту его натуры. Он никогда не спросит себя, не мучает ли он любимую женщину своей страстью. Как вы перенесете жизнь с человеком, для которого всякое стремление к высшему, все идеи, воодушевляющие вас, – лишь мертвые слова? И я когда-то выше всего ставил свое «я», но понял наконец, что в жизни есть кое-что другое, лучшее, хотя мне пришлось дорого заплатить за науку. Вальтенберг же никогда этому не научится.

У Эрны задрожали губы, она уже давно знала это, но что толку было понимать? И для нее было уже слишком поздно.